О хакасском поэте Анатолии Кыштымове

О хакасском поэте Анатолии Кыштымове
Он успел сказать свое слово
Автор текста: Валерий Полежаев

Анатолий Кыштымов. Рисунок художника Геннадия Степанова

Я помню, как незадолго до его смерти встретил Анатолия у театра. Стоял благоуханный цветочный август. Мы присели на скамейку. В руках мой студенческий друг держал бережно, как ребеночка, пунцовые тюльпаны. «Это кому еще?» - удивился я. «Даме», - в упор, не уступая моей игривости, и как-то просто ответил он. Она была для него любимой. В этом - ключ его трагизма.
Под солнцем весело, с улыбками и хохотом, легко поговорили мы с полчаса. Потом он поднялся, махнул коротко красными нежными тюльпанами и, торопясь, легко перебежал улицу, удалился, растаял в скверике. Оказалось, я его видел в последний раз. И никакого предчувствия! Только подумал: «Ну и Кыша! Наивный, как... поэт».

 Вот уже никогда не думал, что о нем буду писать воспоминания. Между прочим, на скамейке мы, поддакивая друг другу, без горечи рассуждали о том, что из нас ничего не получилось. «Вот знал бы я, что мне писать стихи - призвание, а тебе, допустим, рассказы, - говорил он, - мы бы этим и занимались. Впрочем ... - приостановился он, мы ведь пишем. А зачем, а кому?» С тем и расстались.

...Познакомились мы с ним в пединституте в 1972 году, на первом курсе филфака. Простой, ироничный и смешливый, он не терпел манерности в людях, высмеивал неискренность, официальность отношений. На этом сошлись.

Мы часто сидели вместе на лекциях. Почему-то особенно на скучных лекциях хорошо было сочинять стихи. Он писал, я писал, потом обменивались, пряча взгляд от преподавателя. Вышучивали друг друга. Тыкали друг друга в бок кулаками. Мои стихи были правильные, но порой не трогали даже меня самого. А его, я это хорошо осознавал, были удивительно-завораживающие, очаровательные. Бывало, он подцепит меня на перемене, прочтет что-то свое. Потом смотрит ожидающе-смеющимися глазами. Чаще я горячо хвалил его. «Во!.. - -расхохочется он. - Так уж я тебе поверил. Белинский что ли?» И я гнался за ним, уже убегающим.

Как-то я услышал от него стихотворение (полностью сейчас не помню), и одна строка запала в душу. Она тогда меня и остановила: «нырял во хмель твоих колен». «Как это здорово! - сказал я ему. - Это же на уровне Есенина. Я не шучу!»

- «Во, загнул!» После этого я стал собирать его стихи - самые лучшие, на мой взгляд. За четыре институтских года набралось у меня 70 стихотворений. Я ему не раз об этом говорил. И вот как-то он предложил мне: давай, мол, я эти стихи сделаю книжкой с рисунками и тебе подарю.

Рисунок художника Геннадия Степанова

Я был не против. Я уже знал и не раз видел, как он сам выпускает свои книжки с прекрасным каллиграфическим почерком, с рисунками, которые, как и стихи, передавали настроение. Тут он был похож на Лермонтова. Как он рисовал! Собрал я бережно хранившиеся листочки с его стихами, написанные то его рукой, то переписанные моей, и отдал ему. Знал, он исполнительный. Так хотелось увидеть его стихи в книжечке «Самиздат» - так он подписывал свои выпуски стихотворений. Какие рисунки придумает к стихам, как их расположит на страницах?

Но шли месяцы, Анатолий затягивал дело, все говорил: «Конечно, сделаю!» Потом уже я и перестал просить, обидевшись. Но надеялся: никуда не денется! Так и пропало все, что собирал я у него за время студенчества.

Когда узнал, содрогнувшись, о его внезап­ной смерти, как я сожалел о том, что отдал ему эти семьдесят стихотворений! Это было бы и мое достояние, и достояние того же Хакасского республиканского издательства, которое первым (!) выпустило его первую книгу стихов. Как жаль! - уже не при жизни. Какие-то самодельные книжечки остались от него у жены Людмилы, какие-то стихи - в Хакасском отделении Союза писателей, какие-то - у друзей.

Бывало, за день он писал по пять, а то и семь стихотворений. Я сам от него слышал, что под койкой дома (в селе Московском Усть - Абаканского района) у него валялось, мол, несколько общих тетрадей, исписанных стихотворениями. А сколько бумажек со стихами носил он в лекционных тетрадках! Говорили, перед смертью он, плача, сжег много стихотворений в печке газгольдера в ванной комнате...

Помню, пришел в общежитие на вечер. Были танцы. Зашел в его комнату и попятился. Во всю стену, метра два на полтора, над его койкой висел портрет Сергея Есенина, нарисованный черной тушью на белом ватмане. Он его «снял» с фотографии, ставшей настольной у многих почитателей знаменитого поэта. Портрет на ватмане, ручаюсь, был гораздо выразительней и поэтичней, чем сама фотография Есенина.

Удивлять умел Толик и стихами, и рисунками. «Нарисуй мне Лермонтова», - тут же попросил я его. Он согласился, но просьбу не выполнил - надвигалась сессия. После танцев заходим в комнату - ба! - стена голая, портрет на ватмане «увели».

Рисунок художника Геннадия Степанова

Раз за партой, на занятиях, выуживаю у него из листков одну бумажку с коротким стихотворением. Вот оно:

На полустанке вечер,
Мать в стареньком пальто...
К ней, вышедшей на встречу,
Так и не слез никто.

Эти стихи привел по памяти. Так и вижу старую мать на одиноком полустанке, чувствую ее горе, равнодушно пролетевшие поезда. Как все неожиданно в его стихах. Например, некоторые выписки:

Духами «Красная Москва»
Доносит от березы белой
Краснеет, как снегирь, трава,
И я краснею... Значит, спею!
И все вокруг красно-красно...
Таким бывало на закате
Твое крыльцо, твое окно
И волосы твои, и платье!

Или вот еще:

И были дни печальные, как слезы,
А может, календарные листки?
И береста стекала по березам,
Чтобы ромашек красить лепестки...

А вот стихотворение, где есть и краски, и звуки:

Я слушал, затаив дыханье,
Как платья легкое шуршанье
За вашими шагами шло...
Как будто зверь за вами крался...
Я так боялся, так боялся,
Что прыгнет он! Но все прошло.
И вы уже остановились,
На вашем платье бледный вырез
Блеснул серебряным веслом...

А вот двустишие, как легкое головокружение:

Ты моя маята, тишь.
За кружевом куста
Ты в голубом стоишь.

Прекрасное не надо анализировать. Оно прекрасно, и это уже искусство.

Он меня иногда пугал не то выдуманным, не то реальным. Если это, о чем сейчас расскажу, было выдумано, то - здорово!

Если нет, то как будто с ним начинало происхо­дить что-то тяжелое.
Однажды он мне рассказал следующее: «Я раз иду со свидания. Поздно. Луна высоко-высоко светит. И надо проходить мимо кладбища - ну, что у автоколонны №2038 в Абакане. Старое такое. Смотрю, у ворот кладбища стоит девушка в белом. Я - быстрей, быстрей ходу. Не знаю, бояться или нет ее. Поравнялся, во все глаза смотрю на нее, запинаюсь. Вдруг она говорит (а руки скрещены на груди) холодно так, ровно: «Что, боишься?» Я отвечаю: «Да, б-боюсь». И тут она: «Я когда живая была - тоже боялась!» У-у-у! Как я рванул оттуда без оглядки!»

Другая его притча, наверное, была философского направления, без всякой мистики: «Людям Бог дает Солнце - и они прячутся от него под дерево; людям Бог дает дождь - и они прячутся от него под зонтиком; людям Бог дает смерть - ... и они ее принимают».

Когда Анатолия Кыштымова не стало, собственно, мало что изменилось. Горько было, а жизнь текла чередой. Но талант сам себе проложит дорогу, даже после своей смерти. Скоро помаленьку начали вспоминать стихи его. Появились публикации в газете «Советская Хакасия», усть-абаканском «Районном вестнике», других газетах. Свою роль тут сыграла поэтесса Лариса Катаева, которая в свое время первой и «вытащила» Толика, услышав стихи его со сцены ДК в селе Московском.

В одну из годовщин его гибели мы совместно с Ларисой Катаевой, его женой Людмилой, артистами драматического театра имени М.Ю. Лермонтова и театра кукол «Сказка» организовали поэтический вечер, посвященный памяти поэта Анатолия Кыштымова. Звучали (впервые) его стихи со сцены в исполнении артистов под есенинский гитарный перебор.

Я слушал и не верил, что неужели его стихами заинтересовались люди? А он уже никогда не услышит, никогда не узнает… Неужели он, никогда не веривший в себя, на людях с насмешкой относившийся к своему творчеству, все-таки зазвучал?! Непризнание тоже, видать, не последнюю роль сыграло в его смерти. Сохранилось недописанное письмо его в журнал «Юность», лежали без движения его стихи в Хакасском отделении Союза писателей...

Снег лежит на земле -
Неба вечный светильник...
Марширует будильник
На тревожном столе...

Эта тревога постоянно жила в душе у него. Время уходило, написаны были сотни стихов - а даже мизерного признания так и не пришло. Развивалось одиночество, заставлявшее его метаться по жизни. И появились строчки: «Раз живу, раз родившись... Но как-то в пути раз умру. На всю жизнь растворюсь...» Не вдали все было уже, а близко. И трагические строки эти, обращенные к себе, стали эпитафией на его памятнике...

 

Источник Газета «Пятница»: еженедельник г. Абакана - № 42, 20 октября, 2011 г. – с.5