Этнографическая тема в творчестве Д.И. Каратанова

Источник: Лисовский Н. Сибирский художник Д.И. Каратанов./ Николай Васильевич Лисовский. – Красноярск: Красноярское книжное издательство, 1974. – 144 с.

Лисовский Н.

Участие Каратанова Д.И. в экспедициях

Каратанов. Д.И.  Отдых в юрте. Беседа. Карандаш. 1928 г.

Участие в экспедициях в качестве художника для Д.И. Каратанова всегда было очень плодотворным.

Поездки сближали его еще больше с миром первозданной нетронутой сибирской природы, задумчивой тишины тайги, тундры. Радовало общение с жизнью простых бесхитростных людей, с своеобразным старинным бытом. Экспедиции расширяли мир художника и знание Сибири.

Вот перечень основных экспедиций, в которых принимал участие Д. И. Каратанов.

1. 1906 г. Красноярск — с. Верхне-Инбатское. С этнографом В. И. Анучиным, на илимке, со многими остановками на попутных пристанях и станках.

2. 1907г. Красноярск — Гольчиха. С директором Красноярского краеведческого музея А.Я. Тугариновьш, на лихтере, за пароходом «Лена», со значительными остановками в селах Сумароково, Туруханске, Селиванихе, Дудинке, Гольчихе, Луковой прото­ке.

3. 1911 г. Красноярск — Минусинск. С сотрудником Красноярского краеведческого музея краеведом-ботаником А.Л. Яворским, по Енисею пароходом до Минусинска и обратно на лодке со многими остановками.

4. 1912г. Красноярск — Манские озера. С директором Красноярского краеведческого музея А.Я. Тугариновым. От Красноярска до Камарчаги поездом. От Камарчаги, через Нарву, до Выезжего Лога на лошадях. До Манских озер и обратно до Выезжего Лога верхами, затем до Красноярска по р. Мане лодкой.

5. 1914г. Красноярск — Енисейск. С краеведом А.Л. Яворским и группой товарищей, на двух лодках и: обратно пароходом, с частыми остановками.

6. 1915 г. Красноярск — Означенная. С товарищами и дочерью, пароходом до Минусинска, от Минусинска до пристани Означенная лошадьми, и обратно на тувинском плоту до Мину­синска, оттуда до Красноярска на лодке.

7. 1921 г. Красноярск — Подкаменная Тунгуска. С антропологом Душем Ф.Ф., в составе экспедиции Красноярского краеведческого музея, возглавляемой А.Я. Тугариновым. С остановкой в г. Енисейске на шесть суток.

8. 1927 г. Красноярск — с. Колпашево на р. Обь. В составе экспедиции Красноярской рыбохозяйственной станции, воз­главлявшейся ихтиологом А.И. Березовским. На илимке «Иголинда», по маршруту: Красноярск — р. Кае — Обь-Енисейский канал — р. Обью до прис. Колпашево. Обратно пароходом до г. Новосибирска.

9. 1928 г. Красноярск — с. Ларьяк, на р. Вах Нарымского края. С экономистом К.С. Потылициным, по заданию той же экспедиции. Маршрут экспедиции; Красноярск — Томск по жел. дороге. Пароходом по рекам Томь — Обь — Вах до с. Ларьяк. От Ларьяка лодкой по р. Вах и Обь до деревни Александровой, и вновь по Оби и Ваху до Ларьяка. Обрат­но по р. Вах — Обь — Томь до города Томска.

10. 1940 г. Красноярск — Курейка. Командирован Красноярским отделением Союза художников в Туруханский край для зарисовок исторических мест царской ссылки. Выезжал в командировку вместе с художником Г. Поповым. Маршрут: пароходом до Туруханска, с остановкой в с. Ворогово. От Туруханска лодкой, с заездами для работы в поселки Ангутиха, Селиваниха, Курейка и обратно парохо­дом до Красноярска.

В экспедиции 1907 года Каратанов встретился с известным полярником Бегичевым, тот настойчиво звал его ехать вместе к устью р. Пленной, к знаменитому озеру Лама, Каратанов принужден был отказаться от этой поездки, так как считал себя обязанным сразу же по возвращении в Крас­ноярск рассчитаться с Н.Н. Костаревым своими работами за деньги, дан­ные ему на дорогу. Потом всю жизнь он тосковал и жалел, что принужден был упустить возможность побывать так далеко, у самого Ледовитого океана.

До последнего времени представления о Каратанове как о художнике, этнографе и краеведе были значительно беднее, чем о пейзажисте. Это объясняется тем, что очень многие из его работ лежат мертвым капиталом, как подсобный материал, иллюстрировавший различные научные работы. Однако эти рисунки имеют большую ценность как подлинно художественные произведения.

Среди них много портретов, выполненных в разной технике.

Глубокие психологические портреты характерных типов коренных народностей Крайнего Севера рассказывают о тяжелой судьбе этих людей.

В книге этнографа В.И. Анучина «В царстве черных дней и белых ночей», написанной на материале экспедиции 1906 года на Енисейский Север, даны в цвете репродукции двух выполненных Д.И. Каратановым семейных портретов: «Самоеды» (1906) и «Енисейские остяки»  (1906).

Каратанов. Д.И.  Самоеды. Акварель. 1906 г.

Работы написаны красочно, с хорошей лепкой лица. Очень характерны по типам. Если всмотреться в лица, особенно у семейной четы в «Самоедах», сколько там тепла, добродушия, чувства дружбы к этому русскому чудаку, который балагурит и «мажет» красками, а выходит так хорошо. Как же не улыбаться доброй улыбкой, когда там друг, настоящий друг. До­верчивое слово «друг» часто было у северян при обращении к русским. А к такому человеку, как Каратанов, простые люди относились особенно сердечно.

В чете «Енисейских остяков» чувствуется уже их некоторая обруселость. У остячки какая-то угнетенность, подавленность нелегкой судьбой. В чертах остяка — сибирская строгость и деловитость.

Если нет душевной связи между портретистом и портретируемым, то портреты получаются холодные. А тут тепло. Простое человеческое теп­ло.

В портретах, исполнявшихся Каратановым, видно всегда его мягкое, ду­шевное отношение к людям. Стремление понять и передать главное в них — характеры и обязательно живые души их.

Ключом к пониманию Каратанова как художника, этнографа и краеведа, его чувств и отношений к малым народам служит отзыв о них А. Я. Тугаринова, руководителя экспедиции в Туруханский край 1907 г. и друга художника: «Это честный, мирный и правдивый народ, с самыми элемен­тарными основами внешней культуры, но с прочно установившимися мо­ральными традициями. Народ способный к культуре, здоровый, и если его не держать в тех невозможных условиях существования, в которых он на­ходится сейчас, то он еще надолго сохранит свою этнографическую само­стоятельность и будет истинным колонизатором края».

Такое же отношение к людям Севера озаряет все работы Каратанова как художника, этнографа и краеведа.

Каратанов восхищался своеобразной красотой молодых эвенков, нганасан, остяков, которые не раз бывали у них проводниками в различных экспедициях. Мне даже запомнились по его рассказам их красивые имена: Леро, Гансаль. Нравилась ему их ловкость, необыкновенное знание своих мест — тайги, тундры. Привлекала чистосердечность, простота и жизнерадостность этих людей, живущих в таких трудных природных условиях.

Характерно, что другой наш краевед А.Н. Соболев, описывая в этно­графическом очерке «Юраки» свою поездку в 1921 — 1922 гг. по Енисею, отмечает:

«Некоторые из юраков производят удивительное впечатление своей красотой, напоминающей американских индейцев с правильными красивыми чертами лица. Обладающие такой красотой юраки обычно более высокого роста, стройны и в некоторых случаях трудно в них найти типичные юрацкие черты. Особенно часто отличаются такой красотой женщины и дети, с большими открытыми карими глазами и вьющимися волосами».

Д.И. Каратанов находил таких красивых людей и у остяков, и у тунгусов. К сожалению, его портреты вот уже 65 лет хранятся в фондах Ленинградского музея этнографии народов мира, в то время как для нас в Сибири каждая из работ Д.И. Каратанова представляет такой большой интерес и могла бы обогатить и украсить экспозицию Красноярской художе­ственной галереи.

Из работ по экспедиции 1906 года особенно выделяются характер­ностью типов, силой и красотой живописи два написанных маслом портрета; «Остяк в чуме» и «Шаманка».

Каратанов. Д.И.  Остяк в чуме. Масло. 1906 г.

«Остяк в чуме» (1906). Смуглый, прокопченный дымами костров, обвет­ренный всеми ветрами, сильный духом и телом человек. В розовато-фиоле­товой рубахе, крашенной по таежному в отваренном настое лиственничной коры, он по-своему очень хорош. Цвет рубахи оттеняет смуглость волевого лица и смоляную черноту густых, тяжелых волос, спускающихся на плечо косичкой, заплетенной, очевидно, с сыромятным ремешком. Чувствуется здоровье и сила этого человека. И уж никак не представляешь, что он из народа, считавшегося обреченным на вымирание.

Каратанов. Д.И.  Остяк с косой. Карандаш. 1906 г.

«Остяк с косой» (1906). Такими, должно быть, бывали не знавшие гра­моты, но истинные народные поэты, сказители, создатели песен, сказок и ле­генд. Об этом говорит тонкое, немного бледное, но освещенное внутренним светом одухотворенное лицо.

«Старый остяк» (1906). Тут мудрость легла в морщины и на седины.

Каратанов. Д.И.  Остяцкий мальчик. Карандаш. 1906 г.

«Остяцкий мальчик» (1906). Здоровенький, крепенький, он чем-то глу­боко захвачен. Так и замер и впитывает в себя что-то интересное, идущее перед его умными детскими глазами.

Не мог Каратанов, всегда внимательный к жизни, не замечать ее тем­ных сторон.

В этом отношении очень интересен замечательный портрет женщины шаманки. Такой же портрет, как известно, был куплен за границу и нахо­дится в Чикагском музее. На наше счастье, в Ленинградском этнографичес­ком музее сохранился второй портрет шаманки. Это, видимо, вариант или этюд к тому портрету.

Каратанов. Д.И.  Остячка. (Шаманка). Масло. 1906 г.

«Остячка» («Шаманка») (1906) написана по форме и но цвету сильно и красиво. Смуглая черноволосая женщина, с тяжелой, не длинной, но тол­стой косой грубоватых волос, спускающихся на одно плечо и непокорной прядью с другой стороны лица. Одета она в ярко-розовое, «балахоном», на­циональное платье, с темно-зелеными оплечиями Светло-зеленоватый фон подчеркивает черноту волос и бронзовую загорелость лица.

Она останавливает на себе внимание каким-то напряженным, трагичес­ким выражением лица. Скорбные, чуть приподнятые брови, остановивший­ся, невидящий взгляд, устремленный в себя. Кажется, что-то неслышно шеп­чут губы. Состояние человека настолько углубившегося, захваченного свои­ми тяжелыми, может быть, навязчивыми мыслями, что он уже ничего не видит и не слышит вокруг себя.

Слишком примитивно представление о шаманстве только как о шарла­танстве. Слов нет, оно было. Надо сказать, что наряду с шарлатанами, бы­ли и натуры истерические, нравственно искалеченные, но были натуры и поэтические, обладавшие большой и богатой фантазией, знающие мифоло­гию своего народа, с развитым творческим воображением, иногда даже владеющие гипнозом. Среди них бывали хорошие певцы, обладавшие иногда особым мастерством горлового, двух- или даже трехголосового пения.

Очень характерно для Каратанова, что в красочно написанном маслом портрете шаманки его привлекает не экзотика шаманства, не ша­манские плясы, громыхание бубном, навешанные на странном шаманском костюме болтающиеся, как змеи, ремешки, ленты, бубенцы и колокольчи­ки, бренчащие подвески с фигурами зверей, птиц, таинственных божков — добрых и злых духов, а сам человек.

Человек, почему-то ставший шаманом, а здесь даже еще более редкий случай — женщина шаманка. Насколько это по-каратановски мудро, спо­койно и глубоко. Глубок в этом портрете шаманки психологический анализ человеческой души, искалеченной суевериями, темными предани­ями.

Но какое незаурядное красивое человеческое лицо. Как по-человечески тепло сумел разобраться в нем Д.И. Каратанов.

Здесь уместно вспомнить одну из интересных акварелей Каратанова — «Начало северного сияния» (1919-20). В ней совершенно необычное ре­шение этого феерического явления.

Никакой экзотики, никакого фейерверка красок, развернутых разно­цветных полотнищ, змеистых лент, возникающих и исчезающих столбов света, полыхания чередующихся зарев.

Все просто до предела. Пустынна тундра. Дымящийся чум. Крепкий мо­роз. Нарты, олени и огромное небо. Но в этой акварели было все то не­обычное, странное и тревожащее воображение, что, по словам Чехова, «за­ставляло инородцев боготворить природу».

Вот что-то сместилось, стронулось в воздухе и стало заполнять и небо, и заснеженную, замороженную тундру каким-то трепетным зеленоватым светом. А уж все те чудеса в небе потом будут. Сейчас их только тревож­ное предчувствие.

Так мог писать только очень талантливый художник, глубоко чувствую­щий Север.

Рисунок «Больной остяк» трогает горькой житейской правдой и просто­той. Бедность. Пустые голые нары. На краю их, завернувшись в какой-то платок, сидит убитая горем жена, а муж, осунувшийся, исхудавший, лежит на нарах. Трясет его, видимо, лихорадка или туберкулезный жар, и пить хочется все время. Стоит чайник слева. Какая-то пустая берестяная кужонка. Удивляться приходится, как много умел дать Каратанов в таком про­стом и до предела лаконичном рисунке.

Каратанов. Д.И.  Остячка в платке. Карандаш. 1906 г.

Такая же невеселая женская доля показана в запоминающемся карандашном портрете «Остячка в платке» (1906).

Очень интересен и выразителен как по типу человека, так и по испол­нению карандашный портрет «Тунгус с реки Кети» (1928).

Тунгус немолодой, сухопарый, подтянутый. Голова ловко завязана плат­ком в виде шапочки, из-под которой стекают почти до плеч длинные пря­ди волос. Дан в профиль. И профиль чистый, своеобразный, красивый. Ха­рактерное монгольское лицо с чуть припухшим веком, но скуластости нет. Красивый, тонкий нос. Редкие и жесткие усы и такой же редкий клочок во­лос на подбородке. Умное лицо чуть светится сдержанной улыбкой.

Каратанов. Д.И.  Тунгус на р. Кети. Карандаш. 1927 г.

Много групповых портретов было нарисовано Каратановым особенно на материалах экспедиций с А. И. Березовским в 1927—1928 годах на Обь и ее притоки Вах и Тым. Многофигурные композиции «Суглан», «Подготовка невода», «Разборка сетей», «Починка сетей», «Погрузка», «Отдых в юрте», «Семья в юрте», «Чаепитие в чуме». Лица разные, сильные, волевые, стро­гие и мужественные, мягкие и добродушные. Но все запоминающиеся.

Тут хочется вспомнить Сурикова, который говорил: «Каждого лица хо­тел смысл постичь. Мальчиком еще помню, все в лица вглядывался — ду­мал: почему это так красиво? Это то, где черты сгармонированы. Пусть нос курносый, пусть скулы, но все сгармонировано. Вот это и есть то, что гре­ки дали — сущность красоты. Греческую найти»...

Как это роднит Сурикова и Каратанова!

1 Из портретных зарисовок по экспедициям 1907, 1912 и 1921 годов до нас ничего не дошло, хотя и известно, что они были. Много отдельных и групповых портретов бы­ло нарисовано в экспедициях 1927 и 1928 годов.

Произведения, отражающие своеобразие сибирского быта и промыслов

До нас дошло мало работ Каратанова на бытовые темы, хотя известно, что им были написаны «Сваты», «Бродяга», «Старате­ли», «Приискатели гуляют».

В.И. Суриков рассказывал М. Волошину: «Жестокая жизнь в Сибири была. Совсем XVII век. Кулачные бои помню. На Енисее зимой устраивались. И мы, мальчишки, дрались. Уездное и духовное училища были в горо­де, так между нами антагонизм был постоянный. Мы всегда себе Фермо­пильское ущелье представляли: спартанцев и персов».

Каратанов тоже помнил такие кулачные бои.

В двадцатые годы видел я у Каратанова два больших рисунка — «Кулачные бои». Особенно помню один, выполненный фиолетово-коричневой сангиной. Молодой, славный такой парень-сибиряк стоит возле поскотины на переднем плане, а по обе стороны враждебные деревенские «державы». Парень коренастый, стриженный в скобку. Сбросил шапку на снег. Скиды­вает шубу с правого плеча, разгибает свою богатырскую спину и засучи­вает рукав рубахи, А там и другие готовятся к бою. Вдали Торгашинские горы. На склоне их березняки голые, зимние, фиолетово-коричневые. Так удачно для этого подошла сангина. А на горах, да и тут внизу, метет ме­тель, несет поземку. И, кажется, слышно даже, как подвывает она от тос­ки, что некуда девать богатырские силы, ни ей самой, ни этим крепким па­ренькам, которые вот-вот начнут колошматить друг друга.

Каратанов никогда не писал натюрмортов в общепринятом смысле, постановочных натюрмортов. Его влекла естественность. Он был сосредоточен всегда не на «внешнем», а на «внутреннем». Везде, во всем он всматривал­ся в глубину, в дух, в душу, все равно природы, человека или вещей. На­следием от Сурикова идет у него стремление — «каждой вещи душу по­стичь». Он как-то говорил А. Л. Яворскому: «Я не люблю эти натюрморты. Цветы? Я люблю живые цветы. Ле­том нарву букет и смотрю. Они такие милые, чистые. А рисовать? Нет! Я больше вот... — и он указывал на лист картона с набросками какой-ни­будь фигуры охотника, крестьянина или пейзажа. — Вот если бы писать такой натюрморт, скажем, чугун, бронзу. Вот так бы поставить. Такое темное, массивное. Я бы с большим удовольствием писал. А то поставят шка­тулку, ну шкатулка — и все».

Но у Каратанова все таки были натюрморты и даже много натюрмор­тов, но только свои, «каратановские», где в вещах сохранился еще аро­мат жизни, пусть уже ушедшей, неповторимой.

Каратанов. Д.И.  Амбар Турбова. Акварель, 1907 г.

Например, «Амбар Турбова» (1907). Писал он его, когда был в экспедиции с А.Я. Тугариновым в низовьях Енисея, в маленьком поселке Селиваниха. Был этот амбар второй половиной большого старинного дома братьев Турбовых — промышленников, помнится, даже староверов. Написана ра­бота акварелью. Там изображена, со всей любовью к старине, внутренность амбара, с подслеповатыми двумя оконцами и большим количеством всевоз­можных вещей и старой рухляди. И сам-то амбар старый, уже с подперты­ми внутри потолками, какими-то кривобокими столбами. С какими-то не то полатями, не то вешалами. И чего только там не накопилось за многие го­ды: деревянные кадки, бочки, корзинки. Два сундука, перевязанных крепко-накрепко, должно быть, с «мягкой рухлядью» — пушниной. И опять кадки, вещи, развешанные на столбах, на вешалах, что-то засунутое на полатях, под самый потолок. Тут был свой аромат, аромат старины, родственный аромату запомнившейся с детства конюховской, но особый: старинных ве­щей, наверняка соленой рыбы с душком, какой-нибудь солонины — сохати­ны или оленины, самого старого дерева в стенах, в неровных полах из толстенных плах.

Такой же своеобразный натюрморт зарисован Каратановым — «На за­дворках енисейского музея» (1914), с отслужившими свою жизнь и на ре­ках и в экспонатах музея остяцкими лодками, обломками старых нарт и пр.

«Остяцкий амбар» (1928) с грудой накопившегося около него домашне­го и промыслового инвентаря. В такого рода работах Каратанова интересо­вали те же элементы, что и художника в натюрмортах. Передача свойств самого материала, формы, фактуры, поэзии цвета вещей.

Каратанова, наряду со своеобразием форм различных сибирских постро­ек, привлекал серовато-серебристый цвет бревен, желобника, стен, плах по­лов в старинных домах, амбарах, юртах, лабазах. Отшлифованный льдами при весенних половодьях, выщелоченный в воде и ставший тоже серебрис­тым плавник в низовьях сибирских рек. Растрескавшиеся от времени, замшелые, ставшие бархатистыми и серебристыми крыши на разных по­стройках. Доски и «дранье» в заборах, облупившихся от коры, жерди де­ревенских поскотин.

Каратанов. Д.И. Сибирский дворик. Карандаш. 1920 г.

 Этим же характерен его рисунок итальянским карандашом — «Сибирский дворик» (1920) в с. Еловка под Красноярском. Его акварели «Лабазы в тайге» (1921), «Поселок Подкаменная Тунгуска»  (1921) со старинной часовенкой над обрывом и бревнами плавника, с торчащими обломками корней. «Деревня Сургутиха», этюд маслом, где опоэтизированы и так ма­териально написаны эти жерди поскотины.

Сотни мелких, казалось бы, только служебных зарисовок отдельных вещей, характерных для быта, домашнего обихода, промыслов или как об­разцы примитивного, но прекрасного народного искусства всегда делались с чувством уважения к труду людей.

И все эти рисунки трубок, солонок, туесков, пороховниц, капканов, самоловов, шаманских корон и подвесок, все это были маленькие, но под­линные натюрморты, насыщенные чувством формы, материала, фактуры, с той лишь разницей, что это были естественные, а не постановочные на­тюрморты.

Здесь нельзя не остановиться на некоторых работах Д. И. Караганова, пейзажных и бытовых, представляющих особенный интерес по своей тонкос­ти, выразительности и пленэрности в рисунке. Всегда о пленэре много говорится при разборе произведений живописи и чрезвычайно редко поче­му-то рисунков. Если здесь отсутствует цвет, то тем более достичь пленэрности за счет тончайших градаций карандаша в сочетании с игрой цвета белой бумаги — это уже большое и истинное мастерство.

И оно было у Д. И. Каратанова.

Мы уже говорили о наполненности воздухом выразительных рисунков «Руки и сети», «Сети и лодка». Нельзя обойти вниманием и такие интерес­нейшие работы, как «Юрты Мукток — Пугол» (1928) на Обском Севере. К указанному названию еще добавлено «Сушка одежды». Казалось бы, такая бедная, будничная тема. Но благодаря пленэрности и тонкости изящ­ного рисунка в нее внесено столько поэзии.

Изображен кусочек участка возле юрт. Пустая поляна, только в глуби не ее несколькими тонкими закругленными линиями даже не нарисо­ван, а сделан намек на кустарник, а за ним — белая бумага смотрится как легкий-легкий туманчик, вдали уплотненный, к кустарнику чуть разредив шийся, а все ближе и ближе, на поляне, становящийся легче и прозрачнее. И сквозь него мягко светит ласковое, низкое северное солнышко, обогрев­шее свежий и сыроватый воздух. По диагонали через поляну на шестах по­вешена веревка, подпертая веслами, и на ней сушатся какие-то пушистые, с толстым мехом шубы, домашние вещи и прочая рухлядь. Висят они не плотно, с разрывами, чтобы их продувало теплым воздухом, и все это то­нет в пространстве, окутано светом и воздухом.

В рисунке «Русский поселок Ахтиурье» (1928) с припиской «на р. Вах», исполненном цветными карандашами, изображены амбары, стоящие на бугре окраины села. Бережок, местами выдутый ветрами, местами поросший пятнами свежей весенней травы. А дальше река Вах, и над ней лег­кое, покрытое светло-серыми барашковыми облаками небо. Мягко светит весеннее солнце, нежными пятнами света играет на песке, и все связывает общим освещением и состоянием свежий и теплый воздух. Каратанов часто говорил, что связать правильными отношениями небо, воду и землю очень трудно. Но все же это ему часто, как и на этом рисунке, удавалось.

Каратанов. Д.И. Затопленный лабаз. Карандаш. 1928 г.

Таковы и рисунки графитным карандашом «Затопленный лабаз» (1928) в другой «Затопленные лабазы» (1928), где изображены непосредственно перед зрителем в первом — один лабаз, а в другом несколько типичных се­верных лабазов, стоящих на высоких, грубо рубленных, расширенных ввер­ху стойках, как избушки на курьих ножках. Амбары старинные, сложен­ные из бревен, наверняка, плавника, не распиленного пилой, а даже рублен­ного топором, что видно по торцам бревен. И двери и площадка пред ними сделаны из толстенных плах, тоже не пиленных, а расщепленных с клинья­ми, как делается «дранье». И вход в амбар не лестницей, а лазом, по бревну, с насеченными, вырубленными в нем ступенями. Сбоку у одного лабаза висят длинные сибирские сапоги — «бродни». Всю эту «сибирику» зорко видел художник. Но не в этих деталях прелесть этих рисунков, а в мастерстве рисунка на пленэре. Прекрасно передан сырой воздух, северное небо, северное солнце. Особенно эффектны пятна проблескивающего света на воде, между тенями от этих лабазов, где живым и скользким светом во­ды играет совсем нетронутая карандашом бумага, и это достигается изящ­ной тонкостью тоновых отношений.