Народные рисунки хакасов. Сюжеты и семантика изображений

Источник: Кызласов Л.Р., Леонтьев Н.В. Народные рисунки хакасов./ Л.Р. Кызласов, Н.В. Леонтьев. – М.: Изд-во Наука, главная редакция восточной литературы, 1980. – 176 с.

Глава 6
СЮЖЕТЫ И СЕМАНТИКА ИЗОБРАЖЕНИЙ

 Из таблицы 38. рис. 1

Исследование сюжетной стороны любых на­скальных изображений неизменно связано с их семантикой. В идеаль­ном случае исследователь обязан не только ответить на вопросы, кто и когда нанес те или иные наскальные рисунки, но и выявить, зачем и во имя чего это делалось, а также что именно изображалось?

Если внимательный анализ нередко позволяет с той или иной точностью ус­тановить время выполнения изображений, то этническая принадлеж­ность художников определяется далеко не всегда, не говоря уже о смысловой расшифровке, о самом содержании изображений. Все эти вопросы чрезвычайно сложны и трудны при изучении не только древ­них и средневековых рисунков на камне, но и поздних, этнически опре­деленных писаниц, творцы и свидетели сотворения которых уже не яв­ляются нашими современниками. Сознавая эти трудности, авторы пред­лагают лишь предварительный и неполный по охвату опыт интерпрета­ции материалов.

Хотя православие впервые стало проникать к хакасам еще в XVII в., а в XVIII в. уже строились церкви и проходила официальная христиа­низация, тем не менее, местные культы и шаманистская религия удер­живали свои позиции. И.Г. Георги писал в конце XVIII в.: «качинцы держатся шаманского своего язычества так непоколебимо, что ни ламаиты, ниже мугаметане не могут их прельстить своими учениями; да и греко-российское исповедание не много и по сие время нравилось, однако же некоторое их число оное уже восприяло» [Георги, 1776, с. 157].

Как известно, последние шаманы в Хакасии еще действовали в 40-х и 50-х годах XX столетия.

Особо следует сказать о существовавшем среди хакасов культе свя­щенных скал, покрытых древними писаницами. Об этом сообщал М.А. Кастрен, путешествовавший по Енисею в 1847 г.: «Поклонялись в прежние времена также и высоким скалам, святость которых обозна­чалась намалеванными или высеченными фигурами... Рассказывают, что еще и ныне в иной день многие татарские поколения собираются у подножия «писаных скал» или возле каменных изваяний, чтобы отме­чать свои праздники» [Castren, 1856, с. 318].

Еще ранее А.П. Степанов (1835 г.), а позднее Н.И. Попов (1876 г.) писали, что «один из утесов в узкой долине недалеко от р. Абакан, весь исписанный иерог­лифами (тамгами), даже называется арбаты (отсюда название речки, урочища и деревни Арбаты), что по-русски значит жертвоприношение» "(Степанов, 1835; Попов, 1876, с. 30; Castren, 1856, с. 318] (К настоящему времени слово арбаты «жертвоприношение» выпало из хакасского языка. Современное Арбаты, соотносящееся с распространенными русскими названиями местных гор (Бутрахты, Оглахты, Жеблахты и т. п.), есть русская адаптация хакаского названия горы Арбейт или Арбайт (тувинское — Арбайды). Вероятно, арбайт восходит к хакасскому глаголу арба - (от арбирға) «колдовать, заклинать, предсказывать»)

Д.А. Клеменц описал поклонение утесу горы Иней тас («Камен­ная старуха») на р. Кюг, где само очертание скалы напоминало «закутанную» с ног до головы фигуру женщины», которой хакасы «приносят ежегодно жертвы» [Клеменц, 1891, с. 27]. По данным это­го автора, «около утеса есть площадка, огороженная камнями, усы­панная песком и заставленная грубыми изваяниями животных». Д.А. Клеменц вывез оттуда в Минусинский музей 16 каменных фигу­рок баранов и людей.

Культовые моления (хак. Тайығ) до недавнего времени хакасы устраивали возле писаных скал на горе Оглахты по Енисею и возле Сулекской Писаной горы в долине Черного Июса [Трояков, 1969, с. 31].

Культ священных скал и утесов, нередко покрытых древними писа­ницами, вызывал необходимость устраивать возле них почти ежегодные моления, сопровождающиеся жертвоприношениями в честь духа-хозяи­на горы. Съезжавшиеся на такие торжественные празд­нества хакасы оставляли на священных скалах свои отметки о пребывании там — они рисовали личные тамги, достаточно известные в те времена. Так появились, вероятно, такие писаницы, как Монокская, Комарковская, Малоарбатский Писанец, Малый Писанец и многие другие.

В культе священных скал прослеживаются прямые генетические связи хакасов XVIII—XIX вв. с их непосредственными предшественни­ками и предками. Ведь такие же священные скалы с надписями и ри­сунками существовали у хакасов и в средневековье, в IX—X вв., когда они так же после молитвенных празднеств, жертвоприношений оставляли на скалах свои тамги. Их надписями и тамгами покрыты, например, известные средневековые хакасские святилища на скалах Хая-Бажы в Туве, Сулекской и Тепсейской в Хакасии [Кызласов, 60 (1), с. 112].

По дважды повторенной енисейской надписи, вырезанной над рисун­ками Сулекской писаницы, мы знаем, что средневековые хакасы такие священные скалы называли: «Бенгю хая», т. е. «Вечная скала» («Памятник, оставляемый на века»). Любопытно, что на Писаной горе (хак. Пiчiктiғ хая) Сулека средневековая писаница и рисунки современных хакасов, как бы подчеркивая преемственность, располагаются на двух соседних плоскостях одной и той же скалы [Appelgren-Kivalo, 1931, рис. 66 и 77]. Обе они  покрыты не только рисунками, но и тамгами. Последние выбиты и на соседних скальных поверхностях.

 Рисунки Сулекской писаницы,
фото с сайта http://turizm.ngs.ru/local/stories/164

По той же причине, очевидно, хакасы выбивали свои тамги на по­читаемых высоких менгирах и плитах таких огромных курганов, как царские усыпальницы в Салбыкской котловине. Что касается множества тамг, выбитых хакасами на плитах разнообразных древних кур­ганов (рис. 8) тагарской культуры (VII—III вв. до н. э.— рис. 25), то это, возможно, делалось для опознания границ земель, занимаемых тем или иным лицом под пашни или пастбища. Именно так отмечались земельные наделы феодалов в средневековой Хакасии IX—XII вв. (ср. [Кызласов, 1960 (I) и 1965 (I)]).

Возвращаясь к культу писаных скал, мы видим, что остался невыяс­ненным вопрос: приобретали ли при этом личные тамги значение ма­гических знаков, получавших силу оберегов для их хозяев? Есть осно­вание полагать, что нанесение собственной тамги на скалу во время культового праздника, сопровождаемого жертвоприношениями и кам­ланием шамана, давало надежду на покровительство духа-хозяина тайги (Тайға по-хакасски и тувински — «гора, покрытая густым хвойным лесом»), от которого во многом «зависело» благополучие в жизни человека.

Примером может служить прекрасная композиция, нанесенная на плоскость горы Хызыл хая при устье р. Сое, очевидно, во время такого моления в честь духа-хозяина этой высоты, господствующей над степными просторами (рис. 13; табл. 47,1).

Таблица 47

С вершины горы видна вся степная часть правобережья р. Абакан вплоть до возвышающихся на юге хребтов Западного Саяна.

На скальной плоскости, с течением времени разорванной трещина­ми, выбиты фигуры шести горных баранов-архаров, олени с древовид­ными рогами, между которыми идет волк (рис. 13).

 Рис. 13. Писаница на горе Хызыл хая при впадении в р. Абакан его правого притока р. Сое — деталь

Все животные «движутся» вправо от как бы посылающей их небольшой антропоморф­ной фигурки с рогулькой вместо головы и с изогнутой палицей (или луком?) в одной руке. Кому предназначается эта добыча, сулящая мно­го сытной мясной пищи, много шкур и рогов? Разгадка, очевидно, за­ключена в тамге, которая аккуратно вырезана между фигурами гор­ного барана и оленя. Это прямой крест с двумя черточками вверху по обе стороны от вертикального отростка крестовидной фигуры (табл. 47,1). Тамга, вероятно, является бельтирской — она совершенно аналогична тамгам, нанесенным краской на скалу горы Папальчиха возле Большого Монока (ср. табл. 2,5), в 10 км выше по Абакану от горы Хызыл хая.

Видимо, владелец тамги, бельтир - охотник, после моления на горе Хызыл хая, во время которого он испрашивал для себя обильную до­бычу на предстоящей охоте, желая привлечь души животных и внима­ние духа-хозяина горы, выбил всю эту композицию. Своей тамгой он закрепил указание: чьей именно добычей должны стать изображенные животные. Дух горной тайги, «скотом» которого являются все дикие звери, в ответ на принесенные ему жертвы должен был обеспечить дан­ному человеку наибольшую удачу на охоте. По представлениям хака­сов, горные духи владели тайгой, всеми зверями и птицами, всеми пре­смыкающимися и насекомыми. Именно у них надо было вымаливать удачу на охоте [Иванов, 1955, с. 207, 214—218].

Горные духи «люби­ли слушать» посвященные им охотниками сказки, песни и музыку. За хорошие сказки и музыку, исполняемые для них охотниками по ве­черам на таежных станах, ублаженные духи, по поверьям хакасов, якобы пригоняли охотникам в добычу свой собственный «скот» (сохато­го – «лошадь», оленуху — «корову» и т. п.— ср. [Трояков, 1969]).

 Рисунок из таблицы 47

Антропоморфная фигурка с рогулькой вместо головы скорее всего отображает в этой сцене самого духа. Подобные двурогие «человечки» изображались изредка па хакасских писаницах, например Комарковской (табл. 4,ХШ—1). Известны они в резьбе у соседних тубаларов Алтая [Иванов, 1954, рис. 117—118]. Особенно много аналогичных рисунков лесных духов встречено в таежной полосе Сибири, например на писаницах Томи, Ангары и Лены [Окладников, Мартынов, 1972, рис.75; Окладников, 1966, табл. 8,1; 90,4; 95,9; 135; 170,2; Окладников, 1977, табл. 62; 128]. Таким же схематизированным воспроизведением головы духа являются, очевидно, деревянные рогатки хакасских тесов, которые, вряд ли справедливо, называются этнографами аниконическими (т.е. безобразными — см. [Иванов, 1955, с. 173 и рис. 3]).

 На хакасских бубнах духи часто изображались в виде антропоморф­ных существ с палками или луками в руках, а волки служили им вместо собак [Иванов, 1955, с. 207 и др.]. Так, видимо, раскрывается смысл замечательной композиции, выбитой на горе Хызыл хая (табл. 47,1). Такого же рода рисунки есть и среди оглахтинских. Здесь основной же­лаемой добычей охотников являлись благородные олени (табл. 12,24; 32), косули (рис. 3,9; 35, внизу), лось (табл. 36,2, внизу), горные козлы (табл. 25,70,77; 39). Иногда воспроизведены целые сцены удачной облавной охоты пеших лучников на мясистых оленей-маралов (табл. 28— 29). Неясно, объектом охоты или «собакой», служившей горному духу, являлся выбитый на скале волк (табл. 32, справа; ср. 47,1 и рис. 13).

Такими же магическими охотничьими рисунками, якобы привлекаю­щими души животных, являются, очевидно, олени, косули, медведь, горные козлы и бараны, изображенные хакасами на плитах некоторых древних курганов и на писаницах (рис. 3; табл. 46,3,5; 48,1).

 Из таблицы 46, рисунки 3 и 5

На одной плитке выбит олень с древовидными рогами. На крупе его «стоит» линейный человечек. Еще три такие же антропоморфные фигуры высечены под ногами оленя (табл. 28,84). Весьма вероятно, что и здесь на оле­не едет дух-хозяин тайги, хотя образ едущего на северном олене человека мог проистекать, как и многие другие образы писаниц, из реальной жизни.

Степнякам-хакасам, ходившим в тайгу на охоту, хорошо был зна­ком и привычен облик оленевода. Есть прямые свидетельства источ­ников, что в XVII—XVIII вв. оленеводами были табан-бельтиры, про­живавшие по Западному Саяну, а также моторы, койбалы и часть камасинцев, обитавших по Восточному Саяну. Кроме того, тувинцы-тоджинцы и тофалары — соседи хакасов — до сих пор занимаются олене­водством в саянском высокогорье.

Кроме почитания священных скал с писаницами или другими приме­тами у хакасов в прошлом веке и в дореволюционный период был ши­роко распространен культ животворящей природы (неба, солнца, луны, гор, воды, священных деревьев и домашних животных). Почти все об­щественные моления, связанные с отдельными разделами этого куль­та, назывались тайығ (жертва) и совершались на вершинах гор или так или иначе были связаны с горами. Большинство из них сопровож­далось жертвоприношениями барашков или лошадей и камланиями ша­манов.

Наиболее распространенными были моления, связанные с посвя­щением духам выхолощенных домашних животных (преимущественно лошадей или баранов), превраще­нием их в «изыхов» (хак. ызых «священный»). Изыха посвящала духам каждая семья, испрашивая при этом полного благополучия семье, чтобы никто не болел, что­бы размножался и тучнел скот, чтобы благополучно рождались и вырастали дети. Для этого выби­рали молодого мерина определен­ной масти, мыли его молоком, окуривали богородской травой, украшали лентами гриву и хвост, а ранее — надевали на животное священный украшенный ошейник. После моления посвященную ду­хам лошадь отпускали на волю и никто на ней не ездил до ее старости. Затем изыха меняли. Считалось, что изых приобретает от духов чудодейственную силу стеречь табуны, прогонять хищных зверей и воров. Но это потому, что на священном мерине «ездили» сами духи, «ублаженные» заполучением священного животного (мерина, барана, северного оленя и т. п.) и потому благосклонно «относившиеся» к семейству жертвователя.

Посвящение изыхов, судя по археологиче­ским данным, одно из древнейших культовых действий в истории Ха­касии, восходящее еще к периоду энеолита. Наибольшее распростране­ние оно получило, судя по древним писаницам, еще в раннем железном веке, в так называемую таштыкскую эпоху (I в. до н.э.— V в. н.э.). Именно к этому времени относятся первые изображения подлинных шаманов с бубнами в руках, а на бубнах «по-хакасски» изображены уже священные деревья (Тус-кол).

При совершении жертвоприношения горе (таг тайыр) испрашивали благополучия молящимся сородичам в отношении рождения детей (получение хут — зародышей детей), благополучия и плодородия для скота и хлебных посевов, хорошей охоты.

При молении небу и солнцу (Tuaip тайыг), устраивавшихся обычно при чрезвычайных обстоятель­ствах, например при голоде или эпизоотии, молили о добром урожае хлебов на пашнях и трав на пастбищах, о дожде в период засухи, о плодородии и благополучии для людей и окота.

Моления священной березе (хазыц тайыг) устраивались при болезнях сородичей. Тогда просили о выздоровлении заболевшего и долгой жизни членам данной семьи. При молении и жертвоприношениях древним каменным изваяни­ям (иней тас тайыг) испрашивали то же самое: плодородия земли, благополучия и размножения скоту, удачи на охоте, здоровья. Бесплодные женщины молили даровать им способность деторождения.

Все эти верования и моления, по нашему мнению, в значительной степени являются содержанием хакасских писаниц и рисунков, обнаруживаемых на скалах и отдельных плитках по осыпям тех самых гор, на которых, как правило, устраивались многочисленные тайыхи и посвящались изыхи.

 Рис. 26. Хакасская писаница на утесе Городовая стена на правом берегу Енисея выше дер. Новоселовой (по рисунку Карла Шульмана от 18 февраля 1722 г.)

В этом отношении как раз Оглахтинскому горному узлу и его вершинам, на которых в течение веков проводились разнообразные празднества, придавалось особенное значение. Дело в том, что самый старший изых, о котором в конце XIX в. уже только вспоминали, Мағам ызых («небесный») — мерин булано-белой масти, — по преданию, жил на горе Оглахты и ходил в железных путах. Его застрелили и съели соседи хакасов хайдыны, жившие в XVII—XVIII вв. на р. Кизир по Восточному Саяну. «Тогда начали вымирать сначала хозяева изыха, а потом, когда шаман научил их, как искупить вину, стали вымирать люди рода хайдынчен и все вымерли; с тех пор небесного изыха больше не ставят» [Яковлев, 1900, с. 105].

Насколько знаменитым был качинский Мағам ызых, свидетельствует не только упоминание о нем Е. Пестерева в конце XVIII в. [Пестерев, 1793, с. 15] (он же пишет о вымирании хайдынцев от оспенной болезни [там же, с. 70]). Об этом же говорит и то, что легенду о богатырском белом коне, одиноко жившем в горах Оглахты и протоптавшем себе через скалы и горы тропу к воде на Енисей, нам рассказывали местные жители хакасы в конце 60-х годов нашего столетия во время работы в Оглахтинских горах экспедиции Московского университета.

Рисунки на камнях или скалах нередко расположены в самых неожиданных, часто малодоступных местах. Есть основание полагать, что сакральные рисунки хакасы наносили на камни тайно или, во всяком случае, не любили этого разглашать. Так, в 1885 г., т.е. во время расцвета «каменной графики», проводником И.Т. Савенкова к Оглахтинской писанице был коренной житель Оглахтинских гор качинец Шехолдаев (сеок талцан хасха). В разговоре с ученым он признал, что на скалах всякий год «что-нибудь новое приписано». При этом он решительно отрицал, что рисунки выбивают сами хакасы. «Нет, барин,— утверждал он,— наши (т.е. хакасы.—Л.К. и Н.Л.) говорят, что это горный дух пишет. Оно похоже на то». Савенков добавляет, что в то же время «проводник смотрел на писанец, как на нечто ему принадлежащее» [Савенков, 1886, с. 64].

Из домашних животных в хакасских рисунках на камнях решительно преобладают кони. Встречаются еще бараны, верблюды, редко — собаки и очень мало изображений коров и волов (табл. 20,55; слева; 22,60; 40,2). Подобная диспропорция может быть объяснена тем, что в большинстве своем эти рисунки имели ритуальный смысл. Очевидно, что изображались преимущественно животные, посвященные изыхи. А священными изыхами могли становиться только мерины, много реже — выхолощенные бараны и совсем редко — волы. Жители саян­ской, горной тайги в изыхи посвящали холощеных самцов северных оленей.

Но, по представлениям хакасов, «хозяин скота» (хак. мал ээзi) Ызых-хан решительно предпочитал, чтобы ему посвящали лошадей, и при этом каждый хакасский сеок («кость» — группа родственников) или семья должны были выставлять изыха особой масти. По-видимому, посвящение изыха затем закреплялось рисунком его на камне. Так как это было изображение изыха определенной семьи, то на крупе, а иногда и на лопатке нарисованного коня воспроизводилась соответст­вующая тамга. Как уже говорилось, изыха украшали лентами, заплетая их в гриву и хвост, вешали ему на шею ботало или колокольчик для: опознания среди другого скота, с которым он пасся в табуне, и т. п. Зеленин, 1936, глава 5].

По нашему мнению, часть рисунков лошадей являлась изображениями подобных изыхов (табл. 15—17, 19, 20, 22— 35, 37, 39, 42), причем на некоторых из них «едут» антропо­морфные духи, которым они предназначались (табл. 15,40; 16,41,42; 17,45; 24,68; 34,37,39). Особенно примечательно изображение большого мерина с оглахтинских скал, туловище, передние ноги, шея и морда которого, богато и разнообразно украшены. Необычно и его шейное украшение, представляющее целую систему бубенцов-шаркунцов (табл. 39).

 Из таблицы 39, рис. 1

На коне сверху, по его туловищу и под ним «сидят» линейные «человечки» - также, очевидно, духи. Это и есть, вероятнее всего, идеализированное изображение легендарного старшего изыха Оглахтинских гор - небесного Маған ызыха, предание о котором сохранялось в течение 200 лет, вплоть до нашего времени. Сам рисунок выбит, вероятно, довольно поздно (судя по соседней надписи, может быть, Е.П. Чибижековым 6 июля 1907 г.).

Ритуальный смысл конских изображений подтверждается и полным отсутствием военной тематики, столь обычной для древних наскальных рисунков. Только на камне 45 — если допустить, что все его рисунки одновременны,— воспроизведен всадник, преследующий лошадь, седок, которой лежит поверженным на земле (табл. 17).

Рисунки баранов, овец, одиночных верблюдов, а иногда — коров и быков (табл. 6,XXIV—6; табл. 22,60; 20,55; 24,65, слева; 25,72; 27; 30; 40,2; 46,4) тоже, весьма вероятно, выбивались с ритуальной целью после молений о сохранении и размножении этих видов скота. На это, возможно, намекает знак женского детородного органа, нарисованный перед верблюдом на Комарковской писанице (табл. 6,XXIV—3). Культовыми же являются, по-видимому, деревья, выбитые рядом с животными - изыхами (табл. 19,50; 22, 63).

Что касается рисунков змей, то следует заметить, что змеи, с одной стороны, «служили» помощницами шаманов, оберегающими скот от заболеваний, отпугивающими от скота (особенно от овец) злых духов, с другой — «способствовали» излечиванию человека от болезней глаз и ног [Катанов, 1893 (I), с. 29—30; 1893 (II), с. 17; Иванов, 1955, с. 213].

Изображения камлающих шаманов с бубнами, а также, очевидно, их духов-помощников в образе людей, птиц, зверей и змей составляют часть описываемых нами рисунков. Изобразительная и стилистическая близость этих рисунков с рисунками на самих шаманских бубнах, как это было показано выше, подтверждает наше мнение. На шаманских бубнах изображались как сами шаманы с бубнами или луками, так и антропоморфные пешие и конные духи и божества с палкой, ветвью или» луком в руке. Кроме того, на бубнах нарисованы птицы (орлы, кукушки, вороны, филины и т. д.), кони, косули, олени, лоси, козлы, медведи, собаки, змеи, лягушки, ящерицы, жуки, а также солнце, луна, звезды и деревья [Иванов, 1955]. На камнях, как мы видели, нарисованы те же существа, только не в таком полном наборе, но это может объясняться тем, что мы еще не собрали всех рисунков.

Шаманы на плоскостях камня изображались не всегда реалистично (табл. 11,20,2/). По-видимому, шамана же изображает антропоморфная фигура с головой хищной птицы (вероятно, орла), выбитая со стоя­щей перед ней лошадью на Сулекской писанице (табл. 48,2,3).

 Из таблицы 48, рис. 3

Орел, как известно, слыл у сибирских народов родоначальником шаманов, а у хакасов сам шаманский костюм символизировал собой птицу, в ко­торую временами превращался шаман, «посещая» другие миры [Прокофьева, 1971, с. 70]. В Хакасском областном музее хранится головной убор шамана — колпак с пришитой сверху высушенной головой беркута Крылья беркута иногда пришивались и к плечам, а его когти — к полам шаманской одежды [Патачаков, 1958, с. 97]. В линейном сти­ле хорошо выражены образы бегущих камлающих шаманов (табл. 38). При этом один из них с луком в руках нападает на антропоморфное мужское изображение злого духа с характерной палицей в руке (табл. 38,1). Может быть, шаманистских «горных дев» или сыновей «хозяина» горы представляют собой линейные человечки, которые, как и на бубнах [Иванов, 1955, с. 207 и 217], стоят рядами или взявшись за руки до три, четыре, семь, девять и более фигур (табл. 3,VII; 4,X; 6.XX-XXIII; табл. 7; 8,6,7,9; 10,18,19; 18; 29).

Отражением особых верований и надежд, никогда не встречавшим­ся на шаманских принадлежностях и, следовательно, обнаруженным впервые, являются воспроизведения цикла эротических сцен (табл. 10,17; 13,25,29, вверху; 21,55,59; 22,60; 25,74). (Аналогичные сцены выбиты и на плитах курганов на оз. Шира (Рыгдылон, 1959, табл. 1, рис. 2; II,5; VII,3,6], свидетельствует об их распространении на поздних писаницах Хакасии)

Многие линейные «фертообразные» человечки — это, вероятно, женщины, ожидающие детей (табл. 7,3,4; 8,10; 9,12,13,15; 18, 49, внизу; 22,60, вверху; 26,77). Дру­гие сцены связаны уже с появлением потомства (табл. 8,8; 9,13,15, спра­ва; 10,16; 31,2).

 Из таблицы 9

Эти рисунки, несомненно, имеют ритуальный характер. Они связа­ны с культом плодородия, с молениями об избавлении от тяжкого недуга — женского бесплодия, о подаянии небесными силами душ — зародышей детей. Чаще всего молили о рождении сыновей, как прямых продолжателей рода.

О том, что изображались женщины-жены, т. е. лица, занимающие определенное положение в обществе, свидетельствуют фигурки женщин с двумя косами (табл. 8,8; 10,17, слева). Известно, что хакасские девушки до замужества носили от 6 до 20 косичек (хак. сÿрмес), а женщины — только две. На наших рисунках, судя по этому признаку, со­вершенно отсутствуют девичьи изображения.

Рассмотренные выше рисунки чисто ритуального назначения — это значительная, но далеко не единственная тема изучаемых наскальных изображений. Известная часть рисунков на камне отражает образы, заимствованные из фольклорных произведений хакасского народа. К сожалению, ввиду выборочности и неполноты наших материалов, композиции фольклорного происхождения остаются, в сущности, еще не выявленными даже в малой степени. Однако, они несомненно име­ются.

Так среди линейных фигур, выбитых на оглахтинских плитках, выделяется шагающее антропоморфное существо (с обозначенными кистями рук и ступнями ног) с семью головами, ответвляющимися от единого туловища (табл. 31,1).

 Из таблицы 31, рис. 1

Едва ли мы ошибемся, утверждая, что на плитке воспроизведен известный персонаж хакасских сказок — «кащей-бессмертный в лице увертливого Чельбигена, имеющего 7 голов» [Катанов, 1893 (II), с. 17].

Фольклорные истоки имеет и цельная композиция, выбитая на скальной плоскости Оглахтинских гор. Мы имеем в виду выразительную сцену охоты конного лучника с собакой на крупного волка, уже пораженного стрелой в переднюю левую лопатку. (табл. 40,1). Здесь в первую очередь приходит на память широко распространенное в народе сказание о богатыре Ир-Тохчине, гонявшем по Южной Хакасии матерого волка и дававшего имена тем рекам, которые он в пылу погони перепрыгивал на коне. При этом, стреляя в волка из лука, в верховьях Абакана его «догнавши, он прострелил зверю грудь» [Катанов, 1907, с. 268-269].

Наконец, имеется третья, довольно значительная по количеству, ка­тегория наскальных рисунков. Это произведения вполне мирского со­держания. К ним, по-видимому, относятся, прежде всего, начертанные на плитках выкройки, детали вышивок, изображения цветов и птиц (табл. 5,Х1Х; 12,26; 14; 20,55; 22,63, справа; 23; 31,3: 42; 43; 44,2).

 Из таблицы 31, рис. 3

Вероятно, мастерицы из числа пастушек, обмениваясь опытом на пред­горных пастбищах, не имея бумаги, чертили образцы выкроек и другого художественного рукоделия на подручных каменных плитках. Но и в данном случае это делалось не из-за праздного времяпрепровождения, как об этом писали иные авторы.

Несомненный эстетический вкус и потребность образного восприятия мира, а отнюдь не безделье вызывали к жизни и другие сюжеты. На­пример, из вполне реальной жизни взято воспроизведение верблюда, запряженного в арбу (табл. 46,1), или отдельной телеги (табл. 43).

Мы считаем также, что образы некоторых животных, особенно длин­ноногих породистых коней, часто оседланных, вызваны естественной мечтой молодых пастухов о собственном скакуне (например, табл. 16,44; 17,46—48; 19,52,53; 20; 22,61; 24,65; 25,74; 32, внизу). Именно к такому случаю относится и пояснительная надпись «конь» на плитке 38 (табл. 15). Подпись понадобилась, чтобы отделить рисунок гордого скакуна от изображений меринов-изыхов.

Другому молодому скотоводу, возможно, импонировала должность кучера у русского купца, управляющего породистым рысаком, запря­женным в крытый экипаж на рессорном ходу (табл. 32, вверху). Ав­тор рисунка, судя по всему, отлично знал подобные кареты.

Третий художник самобытно воспроизвел на скале увиденный им на лубочной картинке героизированный образ русского солдата «Ивана-богатыря» (табл. 5,XVII). He может ли быть также, что карикатурными образами иностранных солдат с тех же лубочных картинок навеяны уникальные геометризированные человечки, выбитые на плитке 25 (рис. 16; табл. 12)?

С воздействием в самом конце XIX и начале XX в. русской народ­ной культуры на культуру хакасов связаны и некоторые другие подобные изображения на камне, как-то: стол, стулья, самовар (рис. 2), топоры (табл. 43), двухэтажные здания (табл. 44), а также здания каменной кладки типа колокольни и трехглавой церкви в с. Аскизе (табл. 45; хак. тигiриб «небесный дом»). Подобные рисунки воспроизво­дили невиданные до того и потому удивительные предметы и сооруже­ния инородной, но увлекательно интересной русской культуры, поражав­шие воображение художников хакасов.

Дальнейшие исследования хакасских рисунков, основанные на боль­шем количестве материалов, несомненно, выявят не только узкие хроно­логические рамки групп изображений или даже отдельные этапы в раз­витии изобразительного искусства хакасского народа, но и обогатят на­ши знания полным раскрытием смысла и значения этих еще недавно загадочных наскальных «картин».