Алтайские народные сказки

Алтайцы

 

Алтайцы. Фото с сайта http://www.culturemap.ru/?region=163&page=3

Алтайцы — тюркский народ. Проживают главным образом в Республике Алтай. Алтайский край расположен на юго-востоке Западной Сибири. До революции 1917 года распространённым в русской среде наименованием народа было «черневые татары», «горные, бийские, порубежные калмыки». Литературный алтайский язык сформировался на основе южноалтайского языка, разрабатывается для северных алтайцев также тубаларский. У алтайцев существовало представление о том, что мир управляется множеством добрых и злых духов, которыми повелевают два божества. Алтайцы придавали большое значение общественным молениям. Молились небу, горам, воде, священному дереву — берёзе.

 Алтайцы в национальной одежде.
Изображение с сайта  http://dic.academic.ru/dic.nsf/es/4429/%D0%B0%D0%BB%D1%82%D0%B0%D0%B9%D1%86%D1%8B

Одежда представителей алтайских племен различалась в зависимости от социального положения и по районам. Мужская одежда состояла из длинной рубахи (из дабы или ситца) с длинными рукавами, косым открытым воротом, снабженным одной пуговицей, и из широких, немного длиннее колен, штанов из дабы (толстого холста, кожи косули). Поверх рубахи надевался халат (чекмень) с широкими рукавами, большим отложным прямоугольным воротником, который подпоясывался кушаком-опояской из дабы. Женской одеждой у алтайцев был в основном халат, украшенный цветной тканью или вышивкой по вороту, полам и рукавам, который мог слегка отличаться кроем в зависимости от района. Особенной одеждой замужних женщин являлся чегедек, длиннополая безрукавка с широкими проймами, одеваемая поверх любой одежды. Он шился из двух частей: лифа и пришитой к нему юбки, собранной в сборки, на которой сзади был разрез от подола вверх. Чегедек делали из темной материи (из шелка и бархата у богатых), и обшивали вокруг пройм рукавов и воротника, по спине и подолу, оторочкой из позумента или из красной или желтой материи. Его обычно не застегивали, но на левой поле всегда пришивали две большие пуговицы. Носили его круглый год. За поясом женщины хранили трубку и кисет.

http://folkler.ru/kostyum/odeshcda_altaycev - здесь подробно о национальной одежде алтайцев

http://russiasib.ru/altajskij-folklor - здесь подробно про алтайский фольклор. Самый крупный жанр Алтайского фольклора — героическое сказание (см. Алтайский героический эпос)

  Алтайские сказки

 

 У алтайских охотников существовал обычай рассказывать сказки перед выездом на охоту и на охоте, для чего они специально брали с собой сказочника / сказителя, которо­му причиталась равная доля из общей добычи.

Сказитель, обладая магическим даром исполнения сказаний, сказочник – особым репертуаром сказочных текстов, могли воздействовать на зверей, птиц и на их владельцев – хозяев-духов в определенном направлении. В охотничьих преданиях рассказывается не только о том, что духи любят слушать сказки и сказания, что в благодарность за их исполнение охотники получают «разрешение» на удачную охоту, но и о том, как они воспринимают это исполнение и как ведут себя при этом. Однако видеть духов может толь­ко тот сказитель, который наделён даром ясновидения. Такого сказителя называют «ээля кайчы» – сказитель, имеющий контакт с духами. (Здесь http://rudocs.exdat.com/docs/index-100001.html смотрите «Алтайская народная сказка: формы этнобытования, типология сюжетов, поэтика и текстология»)

Источник: Дети зверя Мааны. Сказки народов Сибири о жи­вотных./ Составитель Эрта Геннадьевна. Падерина; художник Х. Аврутис. — Новосибирск: Новосибирское книжное издательство, 1988.— 144 с, ил.

Сказки, записанные Павлом Кучияком и литературно обработанные совместно с А. Гарф и А. Коптеловым. Алтайские сказки, как природа Горного Алтая, очень живописны, они проникнуты добрым юмором и мудрым оптимизмом.

 ЖАДНЫЙ ГЛУХАРЬ 
(в обработке А. Гарф и П. Кучияка. Художник Х. Аврутис)

Роняет берёза золотистую листву, золотые иглы теряет лист­венница. Дуют злые ветры, падают холодные дожди. Лето ушло, осень пришла. Птицам время в тёплые края лететь.

Семь дней на опушке леса в стаи собирались, семь дней друг с другом перекликались:

— Все ли тут? Тут ли все? Все иль нет?

Только глухаря не слышно, глухаря не видно.

Стукнул беркут своим горбатым клювом по сухой ветке, стук­нул ещё раз и приказал молодой кукушке позвать глухаря. Свистя крыльями, полетела кукушка в лесную чащобу.

Глухарь, оказывается, здесь — на кедре сидит, орешки из ши­шек лущит.

 - Уважаемый глухарь,— сказала кукушка, — птицы в тёплые края собрались. Уже семь суток вас дожидаются.

- Ну-ну, всполошились! — проскрипел глухарь.— В тёплые земли лететь не к спеху. Сколько здесь в лесу орехов, ягод... Неужто это все мышам и белкам оставить?

Вернулась кукушка:

— Глухарь орехи щёлкает, лететь на юг, говорит он, не к спеху.

Послал беркут проворную трясогузку.

Прилетела она к кедру, вокруг ствола десять раз обежала:

 - Скорее, глухарь, скорее!

 - Уж очень ты скорая. Перед дальней дорогой надо маленько подкрепиться.

Трясогузка хвостиком потрясла, побегала-побегала вокруг кедра, да и улетела.

— Великий беркут, глухарь перед дальней дорогой хочет подкрепиться.

Разгневался беркут и повелел всем птицам немедля в тёплые края лететь.

А глухарь ещё семь дней орехи из шишек выбирал, на вось­мой вздохнул, клюв о перья почистил:

— Ох, не хватает у меня сил все это съесть. Жалко такое добро покидать, а приходится...

И, тяжело хлопая крыльями, полетел на лесную опушку. Но птиц здесь уже не видно, голосов их не слышно.

«Что такое?» — глазам своим глухарь не верит: опустела по­ляна, даже вечнозелёные кедры оголились. Это птицы, когда глу­харя ждали, всю хвою склевали.

Горько заплакал, заскрипел глухарь:

— Без меня, без меня птицы в тёплые края улетели... Как теперь буду я здесь зимова-а-ать?

От слёз покраснели у глухаря его тёмные брови.

С той поры и до наших дней дети, и внуки, и правнуки глуха­ря, эту историю вспоминая, горько плачут. И у всех глухарей бро­ви, как рябина, красные.

 

 ОБИДА МАРАЛА
(в обработке А. Гарф и П. Кучияка. Художник Х. Аврутис)

Прибежала красная лиса с зелёных холмов в чёрный лес. Она в лесу себе норы ещё не вырыла, а новости лесные ей уже извест­ны: стал медведь стар.

И пошла лиса на весь лес причитать:

— Ай-яй-яй, горе-беда! Наш старейшина, бурый медведь, умирает. Его золотистая шуба поблёкла, острые зубы притупи­лись, в лапах силы былой нет. Скорей, скорей! Давайте соберёмся, подумаем, кто в нашем чёрном лесу всех умнее, всех краше, кому хвалу споём, кого на медведево место посадим.

Где девять рек соединились, у подножья девяти гор, над быстрым ключом мохнатый кедр стоит. Под этим кедром собра­лись звери из чёрного леса. Друг другу шубы свои кажут, умом, силой, красотой похваляются.

Старик медведь тоже сюда пришёл:

— Что шумите? О чём спорите?

Притихли звери, а лиса острую морду подняла и заверещала:

 - Ах, почтенный медведь, нестареющим, крепким будьте, сто лет живите! Мы тут спорим-спорим, а дела решить без вас не можем: кто достойнее, кто красивее всех?

 - Всяк по-своему хорош,— проворчал старик.

 - Ах, мудрейший, всё же мы хотим ваше слово услышать. На кого укажете, тому звери хвалу споют, на почётное место посадят.

А сама свой красный хвост распустила, золотую шерсть язы­ком охорашивает, белую грудку приглаживает.

И тут звери вдруг увидели бегущего вдали марала. Ногами он вершину горы попирал, ветвистые рога по дну неба след вели.

Лиса ещё рта закрыть не успела, а марал уже здесь.

Не вспотела от быстрого бега его гладкая шерсть, не заходили чаще его упругие рёбра, не вскипела в тугих жилах тёплая кровь. Сердце спокойно, ровно бьётся, тихо сияют большие глаза. Розо­вым языком коричневую губу чешет, зубы белеют, смеются.

Медленно встал старый медведь, чихнул, лапу к маралу про­тянул :

— Вот кто всех краше.

Лиса от зависти за хвост сама себя укусила.

— Хорошо ли живёте, благородный марал? — запела она.— Видно, ослабели ваши стройные ноги, в широкой груди дыхания не хватило. Ничтожные белки опередили вас, кривоногая росомаха давно уже здесь, даже медлительный барсук и тот успел раньше вас прийти.

Низко опустил марал ветвисторогую голову, колыхнулась его мохнатая грудь и зазвучал голос, как тростниковая свирель.

— Уважаемая лиса! Белки на этом кедре живут, росомаха на соседнем дереве спала, у барсука нора здесь, за холмом. А я девять долин миновал, девять рек переплыл, через девять гор перевалил...

Поднял голову марал — уши его подобны лепесткам цветов. Рога, тонким ворсом одетые, прозрачны, словно майским мёдом налиты.

— А ты, лиса, о чём хлопочешь? — рассердился медведь.— Сама, что ли, старейшиной стать задумала?

Отшвырнул он лису подальше, глянул на марала и молвил:

— Прошу вас, благородный марал, займите почётное место.

А лиса уже опять здесь.

— Ох-ха-ха! Бурого марала старейшиной выбрать хотят, петь хвалу ему собираются. Ха-ха, ха-ха! Сейчас-то он красив, а посмотрите на него зимой — голова безрогая, комолая, шея тонкая, шерсть висит клочьями, сам ходит скорчившись, от ветра шатается.

Марал в ответ слов не нашёл. Взглянул на зверей — звери молчат.

Даже старик медведь не вспомнил, что каждую весну отрас­тают у марала новые рога, каждый год прибавляется на рогах марала по новой веточке и год от года рога ветвистее, а марал чем старше, тем прекраснее.

От горькой обиды упали из глаз марала жгучие слёзы, про­жгли ему щёки до костей, и кости прогнулись.

Погляди, и сейчас темнеют у него под глазами глубокие впа­дины. Но глаза от этого ещё краше стали, и красоте марала не только звери, но и люди славу поют.

 ГОРНОСТАЙ И ЗАЯЦ
(в обработке А. Гарф и П. Кучияка. Художник Х. Аврутис)

Зимней ночью вышел горностай на охоту. Он под снег нырнул, вынырнул, на задние лапы встал, шею вытянул, прислушался, головой повертел, принюхался... И вдруг словно гора свалилась ему на спину. А горностай хоть ростом мал, да отважен — обер­нулся, зубами вцепился — не мешай охоте!

— А-а-а-а! — раздался крик, плач, стон, и с горностаевой спины свалился заяц.

Задняя нога у зайца до кости прокушена, чёрная кровь на белый снег течёт. Плачет заяц, рыдает:

 - О-о-о-о! Я от совы бежал, свою жизнь спасти хотел, я нечаянно тебе на спину свалился, а ты меня укуси-и-и-ил...

 - Ой, заяц, прости, я тоже нечаянно...

 - Слушать не хочу, а-а-а!! Никогда не прощу, а-а-а-а! Пойду на тебя медведю пожалуюсь! О-о-о-о!

Ещё солнце не взошло, а горностай уже получил от медведя строгий указ:

«В мой аил на суд сейчас же явитесь! Старейшина здешнего леса Тёмно-бурый медведь ».

Круглое сердце горностаево стукнуло, тонкие косточки со страху гнутся... Ох и рад бы горностай не идти, да медведя ослу­шаться никак нельзя...

Робко-робко вошёл он в медвежье жилище.

Медведь на почётном месте сидит, трубку курит, а рядом с хозяином, по правую сторону, — заяц. Он на костыль опирается, хромую ногу вперёд выставил.

Медведь пушистые ресницы поднял и красно-жёлтыми глаза­ми на горностая смотрит:

— Ты как смеешь кусаться?

Горностай, будто немой, только губами шевелит, сердце в гру­ди не помещается.

 - Я... я... охотился,— чуть слышно шепчет.

 - На кого охотился?

 - Хотел мышь поймать, ночную птицу подстеречь.

 - Да, мыши и птицы — твоя пища. А зачем зайца укусил?

 - Заяц первый меня обидел, он мне на спину свалился...

Обернулся медведь к зайцу да как рявкнет:

— Ты для чего это горностаю на спину прыгнул?

Задрожал заяц, слёзы из глаз водопадом хлещут:

 - Кланяюсь вам до земли, великий медведь. У горностая зимой спина белая... Я его со спины не узнал... ошибся...

 - Я тоже ошибся,— крикнул горностай,— заяц зимой тоже весь белый!

Долго молчал мудрый медведь. Перед ним жарко трещал большой костёр, над огнём на чугунных цепях висел золотой котёл с семью бронзовыми ушками. Этот свой любимый котёл медведь никогда не чистил, боялся, что вместе с грязью счастье уйдёт, и золотой котёл был всегда ста слоями сажи, как бархатом, покрыт.

Протянул медведь к котлу правую лапу, чуть дотронулся, а лапа уже черным-черна. Этой лапой медведь зайца слегка за уши потрепал, и вычернились у зайца кончики ушей!

— Ну, вот теперь ты, горностай, всегда узнаешь зайца по ушам.

Горностай, радуясь, что дело так счастливо обошлось, кинул­ся бежать, да медведь его за хвост поймал. Вычернился у горнос­тая хвост.

— Теперь ты, заяц, всегда узнаешь горностая по хвосту.

Говорят, что с той поры и до наших дней горностай и заяц друг на друга не жалуются.

  ДЕТИ ЗВЕРЯ МААНЫ
(в обработке А. Гарф и П. Кучияка. Художник Х. Аврутис)

В стародавние времена жила на Алтае чудо-зверь мать Мааны. Была она, как кедр вековой, большая. По горам ходила, в долины спускалась — нигде похожего на себя зверя не нашла. И уже начала понемногу стареть.

«Я умру,— думала Мааны,— и никто на Алтае меня не вспо­мянет, забудут все, что жила на земле большая Мааны. Хоть бы родился у меня кто-нибудь...»

Мало ли, много ли времени прошло, и родился у Мааны сын — котёнок.

— Расти, расти, малыш! — запела Мааны.— Расти, расти.

А котёнок в ответ:

— Мрр-мрр, ррасту, ррасту...

И хоть петь-мурлыкать научился, но вырос он мало, так и остался мелким.

Вторым родился барсук. Этот вырос крупнее кота, но далеко ему было до большой Мааны, и характером был он не в мать. Всегда угрюмый, он днём из дома не выходил, ночью по лесу тя­жело ступал, головы не поднимал, звёзд, луны не видел.

Третья — росомаха — любила висеть на ветках деревьев. Од­нажды сорвалась с ветки, упала на лапы, и лапы у неё скриви­лись.

Четвёртая — рысь — была хороша собой, но так пуглива, что даже на мать поднимала чуткие уши. А на кончиках ушей у неё торчали нарядные кисточки.

Пятым родился ирбис-барс. Этот был светлоглаз и отважен. Охотился он высоко в горах, с камня на камень легко, будто пти­ца, перелетал.

Шестой — тигр — плавал не хуже Мааны, бегал быстрее барса и рыси. Подстерегая добычу, был нетороплив — мог от восхода солнца до заката лежать притаясь.

Седьмой — лев — смотрел гордо, ходил, высоко подняв свою большую голову. От его голоса содрогались деревья и рушились скалы.

Был он самый могучий из семерых, но и этого сына Мааны-мать играючи на траву валила, забавляясь, к облакам подкиды­вала.

— Ни один на меня не похож,— дивилась большая Мааны, — а все же это мои дети. Когда умру, будет кому обо мне поплакать, пока жива — есть кому меня пожалеть.

Ласково на всех семерых поглядев, Мааны сказала:

— Я хочу есть.

Старший сын — кот, мурлыча песенку, головой о ноги матери потёрся и мелкими шагами побежал на добычу. Три дня пропадал. На четвёртый принёс в зубах малую пташку.

— Этого мне и на один глоток не хватит,— улыбнулась Мааны, — ты сам, дитя, подкрепись немного.

Кот ещё три дня птахой забавлялся, лишь на четвёртый о еде вспомнил.

— Слушай, сынок,— сказала Мааны,— с твоими повадками трудно будет тебе жить в диком лесу. Ступай к человеку.

Только замолчала Мааны, а кота уже и не видно. Навсегда убежал из дикого леса.

— Я голодна,— сказала Мааны барсуку.

Тот много не говорил, далеко не бегал. Вытащил из-под камня змею и принёс матери.

Разгневалась Мааны:

— Ты от меня уйди! За то, что принёс змею, сам кормись червями и змеями.

Похрюкивая, роя землю носом, барсук, утра не дожидаясь, в глубь чёрного леса побежал. Там, на склоне холма, он вырыл просторную нору с восемью входами-выходами, высокую постель из сухих листьев взбил и стал жить в своём большом доме, никого к себе не приглашая, сам ни к кому в гости не наведываясь.

— Я хочу есть,— сказала Мааны росомахе.

Семь дней бродила по лесу кривоногая росомаха, на восьмой принесла матери кости того оленя, чьё мясо сама съела.

— Твоего, росомаха, угощенья ждать — с голоду умрёшь,— сказала Мааны.— За то, что семь дней пропадала, пусть потомки твои по семь дней добычу выслеживают, пусть никогда они не наедаются досыта, пусть едят с голоду всё, что придётся...

Росомаха обвила кривыми лапами ствол кедра, и с тех пор Мааны никогда не видала её.

Четвёртой пошла на охоту рысь. Она принесла матери только что добытую косулю.

— Да будет твоя охота всегда так же удачлива,— обрадовалась Мааны.— Твои глаза зоркие, уши чуткие. Хруст сухой ветки ты слышишь на расстоянии дня пути. Тебе в непроходимой чаще леса хорошо будет жить. Там, в дуплах старых деревьев, ты детей своих будешь растить.

И рысь, неслышно ступая, той же ночью убежала в чащобу старого леса.

Теперь на ирбиса-барса посмотрела Мааны. Ещё слова сказать не успела, а барс одним прыжком уже вскочил на островершин­ную скалу, одним ударом лапы повалил горного теке-козла.

Перебросив его через плечо себе на спину, барс на обратном пути поймал быстрого зайца. С двумя подарками мягко прыгнул он вниз, к жилищу старой Мааны.

— Ты, ирбис-сынок, всегда живи на высоких скалах, на недоступных камнях. Живи там, где ходят горные теке-козлы и вольные аргали (Аргали — дикий горный баран).

Взобрался барс на скалы, убежал в горы, поселился между камней.

Куда пошёл тигр, Мааны не знала. Добычу он принёс ей, ка­кую она не просила. Он положил к её ногам убитого охотника.

 

 Художник Х. Аврутис

Заплакала, запричитала большая Мааны:

— Ой, сынок, как жестоко твоё сердце, как нерасчетлив твой ум. Ты первый с человеком вражду начал, твоя шкура полосами его крови на вечные времена окрашена. Уходи жить туда, где полосы эти будут мало приметны,— в частый камыш, в тростники, в высокую траву. Охоться там, где ни людей, ни скота нет. В хороший год питайся дикими кабанами и оленями, в плохой — лягушек ешь, но не трогай человека! Если человек тебя заметит, он не остановится, пока не настигнет.

С громким жалобным плачем полосатый тигр в тростники ушёл.

Теперь отправился на добычу седьмой сын — лев. В лесу охо­титься он не захотел, спустился в долину и приволок оттуда уби­того всадника и мёртвую лошадь.

Мааны-мать чуть ум не потеряла.

— Ох-ох! — стонала она, царапая свою голову.— Ох, жаль мне себя, зачем родила я семерых детей! Ты, седьмой, самый свирепый! На моем Алтае не смей жить! Уходи туда, где не бывает зимней стужи, где не знают лютого осеннего ветра. Может быть, жаркое солнце смягчит твоё твёрдое сердце.

Так услала от себя всех семерых детей жившая когда-то на Алтае большая Мааны.

И хотя под старость осталась она одинокой, и хотя, говорят, умирая, никого из детей своих позвать не захотела, всё же память о ней жива — дети зверя Мааны по всей земле расселились.

Давайте же споём песню о Мааны-матери, сказку о ней всем людям расскажем.

ТРИ МАРАЛУХИ
(в обработке А. Гарф и П. Кучияка. Художник Х. Аврутис)

Жил на Алтае старик Кудай-берген. Зубы у него пожелтели, кожа от старости высохла, бородёнка белая стала, как у белого козла. Но сам старик лёгкий, быстрый был. Он не имел скота, не пахал земли, а жил охотой. Не было у него ни коня, ни седла, всё его именье — тугой лук да три собаки.

Вот почуяли однажды собаки зверя, морды повернули, пошли по следу — трёх маралух подняли. Спасаясь от собак, маралухи частым лесом бежали, через ручьи перескакивали, сквозь кустар­ник продирались. Собаки ни на шаг не отстают, сам охотник Кудай-берген-старик без отдыха бежит.

Много месяцев длилась погоня.

Сколько раз хотел старик лук с плеча снять, стрелу спус­тить, да в частом лиственном лесу прицелиться на бегу неспод­ручно.

А маралухи всё бегут и бегут, устали не зная, собаки гонят их день и ночь.

На седьмой месяц погони прибежали маралухи к краю земли, с края земли на край неба ступили и дальше по небу бегут. Собаки туда же, за собаками сам Кудай-берген вверх подался, на небо взбежал.

Много-долго не прошло, собаки догоняют, вот-вот догонят трёх маралух.

Кудай-старик лук с плеча снял:

— Теперь,— говорит,— в чистом небесном поле вас, маралухи, я не потеряю!

Прицелился, однако, поспешил маленько, вот и промахнулся. Стрела, не задев маралух, чистая, белая, на запад полетела.

— Эх, стар, а тороплив,— рассердился на самого себя Кудай-берген.

В другой раз он усердно, не спеша целился, и вторая стрела всех трёх маралух насквозь проколола.

Но подраненные маралухи не оступились, не упали. Шага своего не сбавляя, всё так же дружно-ровно бегут!

— Земные ли вы звери, небесные ли, мне всё равно! — крикнул старик.— Если погнался, буду гнать вас, пока не настигну!

* * *

Летней ночью, на восточном краю неба, эта погоня хорошо видна: три маралухи, три собаки, две стрелы — одна белая, дру­гая в крови — красная, а позади старик охотник Кудай-берген.

Так и движутся они по небу, отдыха не зная, одним бессмерт­ным, неразлучным созвездием Трёх маралух (Три маралухи — созвездие Орион)

 

 ЯЧМЕННОЕ ЗЕРНО
(По народным мотивам написана А. Коптеловым. Художник Х. Аврутис)

Хорошие дни не забываются, добрые дела — вечно в памяти. В давние времена порхала по нашим лесам весёлая синица, на­свистывала свои песенки.

Однажды в зимнюю пору навалилась беда: из чёрной тучи хлынул дождь. И не утихал девять дней. А на десятый день запощёлкивал мороз, и вся земля покрылась толстой коркой льда. Животные копытами пробить его не могли, зубами не могли про­грызть. Ни одной травинки нельзя было достать. Весь скот погиб голодной смертью.

Люди позабыли вкус мяса. В котлах кипятили пустую воду. Старики умирали от голода. Крепкие молодцы обессилели. Девуш­ки разучились улыбаться. Беда придавила всех, как тёмная ночь. Вместо песен — всюду глухие стоны. Даже птицы приумолкли. Только синица насвистывала свои простые песенки. А когда увидела умирающих людей — задумалась:

«Как им помочь? Как спасти народ от голодной смерти?»

Много раз ей случалось летать далеко в степь. Там она видела русских людей. Те люди жили в домах. Землю пахали, хлеб сеяли. Женщины пекли калачи в жарких печах. Перелётных синиц хлеб­ными крошками подкармливали. Вкуснее тех крошек ничего на свете нет!

Синица всё припомнила и, бойко подпрыгнув на ветке, людям гор сказала:

— Я вам помогу.

Она взвилась в воздух и полетела в сторону степей. Умирающие люди проводили её глазами и вздохнули:

— Разве такая маленькая птичка может спасти народ? Не под силу ей...

А всё-таки посматривали туда, куда она улетела, и ждали.

Солнце поднялось высоко, весеннее тепло растопило ледяную корку. Загремели ручьи, зазеленела молодая трава. Голодные лю­ди, едва передвигаясь, выкапывали из земли и ели корни травы кандык. А сами всё посматривали вверх:

 - Не видно синицы...

Наверно, злой коршун настиг, острыми когтями разорвал, кривым клювом расклевал...

А бойкая синица всё летела и летела высоко над землёй. В степях шумел ковыль, берёзки начинали одеваться зеленью.

Русские мужики пахали землю. На межах — мешки с семен­ным зерном: пшеница, рожь, ячмень.

Синица покружилась над мешками, а взять зёрнышко без спроса не посмела. Ударилась она об землю и стала молодой де­вушкой. Щёки лесными пионами горят, глаза на чёрную смороди­ну походят. Брови — словно крылья птицы в полёте.

Подошла девушка к пахарю, поклонилась в пояс и рассказа­ла, что в горах голодают люди.

 - Дай мне пшеницы,— попросила она.

 - В горах лето короткое, пшеницу осенний мороз убьёт,— сказал пахарь.— Я дам тебе ячменного зерна.

Он насыпал ячменя в мешок и отдал девушке. А чтобы она не запоздала, подвёл ей засёдланного коня.

Девушка поблагодарила пахаря и помчалась в горы. А там, за высокой синей скалой, её поджидал белый волк с хвостом в шесть­десят аршин. Пасть раскрыл, зубы навострил. Ноги у него напря­жены, как тетива лука. Вот-вот на коня прыгнет, девушке перер­вёт горло. Она уронила мешок, и ячменное зерно рассыпалось по камням. Конь повернулся и быстрей стрелы полетел домой.

Девушка опять обернулась синицей, спрыгнула на землю и стала набивать клюв драгоценным зерном.

Белый волк бросился на неё, хотел смять, зубами разорвать, но бойкая птичка ускользнула от него. В зубах у волка осталось одно перышко.

Волк ударился о землю и стал зайсаном (3айсан — родовой старшина, князёк). Остатки рассыпан­ных ячменных зёрен собрал в приподнятую полу широкой шубы и стал горстями кидать в ненасытный рот.

Синица вернулась к нашим людям и отдала им ячменное зерно.

Снова обернувшись девушкой, она рассказала, как русские землю пашут, хлеб сеют, как в жарких печах пекут калачи.

В долине взрыхлили землю, посеяли зёрнышки. Осенью собра­ли урожай. Из ячменных зёрен женщины приготовили муку — талкан. Стали чай пить с талканом. Хорошо!

Про голод скоро все забыли. На лицах парней появились улыбки, девушки запели песни.

В ту осень в горах играли свадьбы. К девушке, которая при­несла ячменное зерно, сватались многие женихи. Все нахваливали её. Ей надоело слушать льстивые слова, и она опять стала сини­цей.

Всю зиму по стойбищам летала и распевала свои простые пе­сенки. Подлетит к юрте, сядет на ветку дерева и начнёт посвисты­вать. И всем казалось, что пташка рассказывает про русских. Как они в домах живут, какие вкусные калачи пекут...

И наши люди решили перекочевать поближе к русским. Там они научатся дома строить, для скота сено косить, из муки для себя хлеб стряпать.

Так и сделали. Жизнь хорошая пошла!..

 

 Алтайские орнаменты

Ссылки:

http://www.altaika.ru/legends - Здесь сказки, легенды народов Алтая

http://www.hobobo.ru/catalog/narodnye_skazki_byliny_skazaniya/altajskie-skazki - здесь много алтайских сказок