Повесть о художнике В.И. Мешкове. Глава 8. Всё для людей…

Автор повести – Жорес Петрович Трошев

Источник: Трошев Ж. Северная рапсодия: Повесть о художнике./ Жорес Петрович Трошев. – Красноярск: Красноярское книжное издательство, 1989. – 135 с.

«И ВЕЧНЫЙ БОЙ...»

(Об общественной работе художника Мешкова В.И.)

 Я хотел полностью вынести в заголовок блоковскую стро­ку, но остановился: не снится покой Владимиру Мешкову, а по-прежнему снятся северные «цветные сны». Сам Мешков говорит, что сначала он «слышит» гамму красок, а затем ви­дит ее. Вероятно, поэтому на выставке, посвященной его 60-летию, он решил, чтобы звучала музыка, та, которую он «слы­шит». Были использованы магнитофонные записи. Мнения разделились. Одни воспринимали под музыку цветные эс­тампы и картины полней, другим музыка мешала. Не было спора в одном: произведения Мешкова — музыкальны.

На той выставке к удивлению многих признанный мастер гравюры показал свои новые работы в живописи, в рисунке, в акварели.

Никак не могу свыкнуться со строгостью искусствоведов, которые не допускают, чтобы эстамп был назван картиной! Только гравюрой, на худой конец — листом, но не картиной. Однако зритель-то видит отображение, частицу жизни, кар­тину не в «технике», а картину в широком понимании слова. И неужели ошибается великий мастер графики Рокуэлл Кент, когда пишет Мешкову: «Я очень ценю КАРТИНЫ (выделено мной. — Ж. Т.), которые Вы мне прислали...»

На юбилейной выставке 1979 года Владимир Мешков впер­вые выступил как живописец. И в последующие годы, не ос­тавляя, конечно, линогравюру, художник совершенствовался в живописи. Естественно, Мешкова часто спрашивают, чем вызвано его обращение к живописи?

 — Живопись, думается, дает художнику больше вольнос­ти, чем гравюра. Акварель, по моему мнению, тоже живопись, но почему-то отнесена к графике.

Постоянные искания художника — это вечный бой, вечная борьба за недостижимое совершенство, борьба с собой...

Мне кажется, что Владимир Мешков пытается заглянуть за грань земного бытия. Быть может, потрясение, испытан­ное при виде северного сияния на грани стратосферы, почти реальное соприкосновение с неразгаданным космическим яв­лением — тогда, по пути на Кубу — заставило по-новому ощу­тить земное бытие? Может быть...

Только не раз замечал я, как мучительно старается художник уловить цвет — словно ускользающий звук — сполохов космического чуда. И эта попытка проникновения «за грань» заметна в его работах «Ночь в Карском море» и «Дыхание Арктики». В колорите холода слышны звуки мелодий, на­полненные какой-то таинственностью. Мешков несет в своих работах глубоко личное выражение сложного миропонима­ния, представляемого им как борьба света и мрака.

Ночное море. Почти слышится мерный шорох от движе­ния огромных ледяных глыб, облепленных чайками. Солнце скатилось на поверхность морской глади и скользнуло луча­ми по воде и льдинам. Вот это колдовское мерцание, миг трепета начинающейся полярной ночи и угасающей зари соз­дают сказочную атмосферу, которой пронизана картина. Не­вероятная благость для моржей, дремлющих на льдине. Сквозь туман, окрашенный сполохами северного сияния, на огромном темном небосводе мерцают неправдоподобно крупные — так бывает только на Севере — звезды. Безмолвие. В картине «Ночь в Карском море» нет действия, здесь царит покой, нарушаемый шлепаньем моржовых ласт да ти­хим всплеском волны. Все сковано, словно заколдовано. Но вы слышите живое дыхание Севера. Художник пленяет вас магией своей музыки, и вы на миг оказываетесь в царстве его грез. Мне думается, художник слышит и понимает гамму Севера как никто другой.

Много раз на выставках я пристально вглядывался не в работы Владимира Мешкова, а в лица зрителей. В них бы­ло недоверие, восхищение неожиданным соприкосновением с тайной, сосредоточенная задумчивость, но только не рав­нодушие!

***

Сила искусства Владимира Мешкова в том, что он умеет поделиться своей любовью, своим очарованием нежной и су­ровой красотой Севера, зовет за собой. В его работах за­ложена не созерцательность, а могучая притягательная сила.

 Мешков В.И. Бирилюсские гари. Цветная линогравюра

Мне глубоко врезалась в память картина погибшего от пожара леса — «Бирилюсские гари». Страшный мертвый лес на фоне кроваво-красного неба, словно пожар еще где-то бушует, где-то губит красоту. Картина не просто потрясла выражением смерти, она заставила задуматься: а ведь где-то сейчас, в эту минуту полыхает пожар, оставляя за собой такие жуткие обугленные скелеты деревьев, недавно живых, а теперь в последней мольбе или проклятье простерших к людям сучья, как руки. Картина заставила глубже понять ху­дожника, который не только показывает нам красоту приро­ды, но и предупреждает: вот что вы можете сделать с ней!

Я всегда видел в Мешкове не только певца природы, не только проповедника красоты, но и активного защитника все­го живого. Вся его творческая жизнь тому доказательство. Он защитник не просто природы, понимаемой в узком смыс­ле слова как окружающей среды, но в широком — жизни.

  Мешков В.И. Выстрел. 1978 г. бумага, цветная линогравюра, 43 х 54,5; 28 х 44 (р.и.)

В самом начале своего творческого пути Мешков мечтал и задачу такую ставил — отобразить социальную сущность времени. Эта цель утвердилась в газетной и станковой гра­фике ярким отображением социальных перемен на Севере. Но пришла пора философского осмысления происходящего. И вот появляются «Охотничьи думы». О чем задумался охот­ник, остановившись у зимовья на берегу реки?

 Мешков В.И. Клятва охотника. Темпера

Художник предлагает подумать вместе с ним. Я мысленно сделал «трип­тих» из эстампов Владимира Мешкова: «Охотничьи думы», «Выстрел» и картины «Клятва охотника». Охотник думает, что будет когда-то не просто выстрел, а последний выстрел в последнего оленя, и вот так, как на гравюре Мешкова, чуть ли не в небо прянет смертельно раненный олень.

Если в этих трех работах художник приглашает зрителя к раздумью, то в картинах «Здесь были браконьеры» и «Вер­толет пролетел» Мешков публицистично прям: тема решена однозначно — как обвинение браконьерам. Снежная белизна равнины, стылые синие горы. Они, единственный страж се­верных просторов, словно оцепенели от гнева и бессилия.

 Мешков В.И. Следы браконьеров. Темпера

Зритель не видит окровавленных останков оленей: о разыг­равшейся трагедии напоминают торчащие из снега рога. Сле­телись черные вороны, торопятся на пиршество песцы. Но почему мы решили, что здесь побывали браконьеры, а не промысловики-охотники? Да потому, что охотники ничего не оставят — все идет в дело. А браконьеры чаще всего бьют оленей без счета ради языков и губ, ну еще печени и серд­ца, лакомых вырезок. А все остальное бросают, спеша за новыми жертвами...

Так же ясны мысль и чувства художника в картине «Вер­толет пролетел». Зритель сразу же ощущает что-то знако­мое и в названии картины, и в ее композиционном построе­нии. Не хватает только трупа мальчика-пастушка. Да, кар­тина Мешкова напоминает картину Пластова «Фашист про­летел». И в первое мгновение вызывает своей заданностью внутренний протест — слишком жестокое сравнение, наду­манная параллель. Ну а как назвать браконьеров, вооружен­ных не только карабинами, но и вертолетами, чтобы безна­казанно губить беззащитных животных?

Эта картина не выносилась на суд зрителей, так как, увидев ее в мастерской художника, Те, от кого зависело, быть ли ей на выставке, решили: «Это обвинение техники, верто­летов— лучшего транспортного средства на Севере! Вас не поймут...»

А вот глубоко лиричная, полная скрытого смысла карти­на «Тревога». Художник показал тревогу северных гагар, их страх перед человеком.

Морской залив. Спокойное розово-перламутровое небо. И на скалах, облитых рассеянным светом, гагары. Одни по­ка спокойны, другие настороженно вытянули шеи, поверну­ли головы в сторону скалистого мыса. Еще никого не вид­но, но в напряженном ожидании птиц чувствуется тревога: они слышат шум мотора. И печальный опыт уже подсказывает им, что это не теплоход, идущий своим курсом, а моторка, и на ней враги — вооруженные люди. Куда свернут они?

Экологические проблемы на Севере особенно болезнен­ны, и мы ясно это чувствуем в картинах Мешкова.

***

Что еще особенно волнует Мешкова, так это отношение к народным промыслам. В пятидесятые годы, заметив тягу северян к европейской одежде, он не раз говорил, что эта мода может нанести большой вред. Прежде северяне с лю­бовью украшали свою одежду и обувь. По орнаменту мож­но было узнать, кто из какого района. А потом он стал за­мечать, какое смущение, неловкость у эвенков от своей на­циональной одежды.

Со свойственной Мешкову настойчивостью, решитель­ностью взялся он за создание в Туре мастерской, чтоб на ее основе развивался в Эвенкии народный промысел. Он высту­пал перед партийным активом, в газете, доказывал, убеждал, что национальный промысел — это не только дополнительная статья дохода, но главное — средство сохранения и развития национальных традиций в народном творчестве. Мастерская появилась. Поздней, когда Мешков возглавил краевую орга­низацию художников, он пригласил на семинар группу мас­териц из Эвенкии. Семинар вела изумительный художник-прикладник Наталья Варфоломеевна Касаткина, до самозаб­вения преданная народному творчеству Сибири, Енисейско­го Севера. А потом были успехи: восторг зрителей на выс­тавках, восхищение немногих — увы! — покупателей. Но энту­зиазм эвенкийских мастериц, не имея постоянной поддержки от местных властей, пропал.

Однако Мешков — оптимист по натуре — продолжает бо­роться за возрождение народного творчества. Через краевой и окружные методические центры он организует выставки прикладного творчества.

***

С самого начала утвердившись на позициях реализма, Мешков и сегодня отстаивает их. Он не приемлет в искусстве формализм и абстракционизм. Но он также убежден, что окрики, административный запрет — не метод воспитания, что каждый художник имеет право на поиск, на самовыражение. Эта позиция Мешкова проявилась, пожалуй, наиболее четко при обсуждении работ, представленных на выставку в канун 70-летия Октября. Ряд работ был выполнен в стиле абстрак­ционизма, что вызвало их неприятие.

 — Я предлагаю включить эти работы в экспозицию выставки,— высказал свое мнение Мешков. — И правильней будет, если отношение к ним выразим не мы, члены худсовета, а зрители.

Реакцию зрителей можно было увидеть и в зале, и в кни­ге отзывов. Наряду с записями типа «Больше внимания но­вому искусству!» немало встречалось и возмущенных тре­бований применить чуть ли не «санкции» к организаторам выставки, «допустившим буржуазную вылазку».

 — Знаешь, когда я впервые задумался над тщетностью нашего административного пыла в «борьбе с формализмом»? На Кубе! Да-да! Во время встреч с замечательными кубинскими художниками, особенно после посещения Гаванской школы искусств... Помнишь, я рассказывал, что меня прямо шокировала абстрактная картина на стене гостиничного номера? Поздней я понял, что не сама картина шокировала меня, а факт: абстрактное искусство на Острове Свободы! Вот насколько я был «запрограммирован» в восприятии... Потом ради любопытства был на выставке художников-абстракционистов, потом меня пригласили в школу искусств. И снова шок: студенты занимаются абстракционизмом!

ЧП — по нашим меркам. А там, изучая классическое ис­кусство, обучая работе с натурой, спокойно смотрят на эти искания, убеждены, что будущее только за реализмом. Кста­ти, искусство политического, революционного плаката на Ку­бе широко распространено и всячески поощряется. Вот на это и обратили мое внимание кубинские товарищи. Именно тогда, пожалуй, впервые я подумал: как же так — кубинской революции не исполнилось еще и десяти лет, а там не боят­ся «тлетворного буржуазного влияния»?

Несколько поздней подобное же отношение к всевозможным течениям в искусстве я встретил и в Болгарии... Вот когда начали «проявляться» во мне демократические принципы,— ответил на мой давний, но так и не заданный ему вопрос Мешков.

 — Да, я за демократию, за соревнование творческое, за сосуществование, но... Сосуществование в искусстве, культу­ре не может быть мирным. А мы робеем, теряемся, чего-то ждем. Может, указаний «свыше»? А указания давно есть — это ленинские принципы партийности в искусстве. И пере­стройку мы должны понимать не как политику всепрощения и всеядности, а как стратегию обдуманного наступления. И всеми средствами бороться против попыток подменить идей­ность безыдейщиной. А средств в нашем арсенале много, средств вполне демократичных — в духе времени. Это преж­де всего пропаганда реалистического искусства, пропаган­да своим личным, творческим примером...

***

Кстати сказать, традиции реализма всегда были характер­ны для красноярских художников. Их заложил наш земляк, великий русский художник Василий Иванович Суриков. Поэто­му совсем не случайно внимание Мешкова к его творчеству и его биографии. Мешкову удалось уточнить любопытные де­тали биографии Сурикова, установить с документальной точ­ностью места, где он жил, приезжая на родину, где собирал материалы, делал этюды к своим будущим полотнам. Это Хакасия, курорт Шира, Минусинск, село Тесь, Туруханск. И любое из этих мест могло бы давно стать мемориалом. Ведь мы в Красноярском крае, на родине гения русской живописи, так мало занимаемся изучением и пропагандой наследия Су­рикова.

 — Вот тебе «прекраснейшие» примеры равнодушия,— рассказывает Мешков. — Был я в восемьдесят пятом году в Туруханске, говорю в райкоме: «А вы знаете, что здесь был Суриков, этюды писал для будущей картины «Покорение Сибири Ермаком»? Он даже вспоминал о Туруханске. рассказывал, что местных жителей рисовал для своего «Ермака». Так товарищи буквально рты раскрыли. Пришлось выступить перед населением с небольшой лекцией, со статьей в газете «Маяк Севера». В том же году в газете «Советская Хакасия» выступил, но уже об озере Шира, где на курорте не столько отдыхал, сколько работал Суриков. Ну и что же?

В Туруханске поахали, погордились причастностью к великому земляку и... за эти годы, как говорится, пальцем не пошевелили. На территории курорта Шира сохранился дом, где жил Суриков. И там вроде бы договорились с районным и курортным начальством — решили создать и мемориальный музей, и художественную галерею. И снова все окончилось разговорами. А ведь как хорошо было бы создать на Шира мемориальный уголок Сурикова, может быть, даже ху­дожественную галерею. Ведь курорт посещают тысячи лю­дей со всей страны.

Мало кто в крае сделал столько же по пропаганде нас­ледия Сурикова, сколько Мешков. На протяжении теперь уже более чем сорока лет он неизменно обращает свое внима­ние к наследию великого художника, с завидным постоянст­вом пропагандирует его.

В пятидесятые годы, в период строительства железной дороги Ачинск — Абалаково, Мешков часто бывал на строй­ке. Как-то он остановился в небольшом, все еще безымян­ном поселке строителей, между речками Кемчуг и Суразовка. Давний приятель его, начальник строительно-монтажного поезда В.Ф. Чумак посетовал: министерство не утверди­ло название «Междуречье» — есть уже такая станция.

 — Назовите станцию именем Сурикова. Нет такой в на­шем крае, да и сомневаюсь, есть ли в стране.

Собрали актив строителей, Мешков рассказал о художни­ке, поняв, к горькому сожалению, что мало кто из слушате­лей знает имя Сурикова. Вернувшись в Ачинск, он букваль­но за ночь изготовил на линолеуме портрет Сурикова, раз­множил его на ручном станке и на другой день, взяв 250 экземпляров портрета, репродукции картин Сурикова, вы­ехал на дорогу. Он выступал перед строителями в клубах, конторах, прямо на гравийных карьерах, перед школьниками. Потом эти портреты Сурикова можно было видеть во всех помещениях, в теплушках прикрепленными к ветровым стек­лам автомашин, мотовозов, паровозов. Теперь Мешков до­бивается, чтобы Суриковские дни проходили в крае не толь­ко по юбилейным датам, но ежегодно.

***

А еще Мешкова заботит судьба кедрового парка в Лесосибирске. Он взял личное шефство... даже затрудняюсь сказать, над чем — то ли над художественным объединением, то ли над культурной жизнью Лесосибирска, то ли над го­родом в целом? Мешков подал идею: создать в Лесосибирске кедровый парк. И не просто высказал благое пожелание, а пошел за консультацией к красноярским ученым Институ­та леса и древесины СО АН СССР, а потом в письме в гор­ком КПСС рассказал, что ученые готовы помочь советом и делом: «И еще,— напоминал он в письме,— у парка обязательно должен быть свой хозяин, смотритель, как угодно его можно назвать, но обязательно должен быть человек или даже целый штат людей, которые будут поддерживать в парке порядок, следить за его здоровьем. Нельзя забы­вать, что будет означать этот парк для многих поколений людей, и какую грубую ошибку мы можем совершить, если пустим дело на самотек». Парк был заложен в 1984 году. На его закладке трудился весь город...

Нет, не ищет покоя Владимир Мешков!

Своей задачей он считает создание краевого объедине­ния художников-любителей.

 — По нашим скромным подсчетам,— говорит Мешков,— их в крае насчитывается две тысячи. Какой резерв! Да и не в резерве только дело: это тысячи людей, живущих бога­той интеллектуальной жизнью, создающие вокруг себя мо­гучее поле притяжения. И эту армию энтузиастов, пропа­гандистов необходимо объединить, дать им статус общества с юридическими правами, со своей материальной базой. Впе­реди огромная организационная работа.

Энергия, добросовестность, высокое чувство ответствен­ности Мешкова известны давно. Недаром еще более двадца­ти лет назад его взыскательный друг Игнатий Рождествен­ский сказал: «Не первый год знаю его, всегда собранного и сосредоточенного, скупого на слова, щедрого на сверше­ния»... Но ведь тем трудней человеку такого склада нести массу общественных нагрузок: характер не позволяет «сбра­сывать ношу на ходу».

Все творческие командировки Владимира Мешкова непре­менно обогащаются общественной работой. Он едет в Шу­шенское, чтобы продолжить работу над ленинской темати­кой, но прежде добивается создания в Шушенском худо­жественной галереи. Потом возникает идея провести семи­нар художников-любителей Хакасии, Эвенкийского и Таймыр­ского автономных округов. Начиная с 1969 года, такие семи­нары становятся традиционными.

 Среди участников Норильского семинара «Художники Севера». 1974 год

Характерная деталь: по окончании семинара в Норильске в 1977 году лучшие рабо­ты его участников были переданы в создаваемую городскую картинную галерею. И с того года по сей день, в каком бы городе ни проводился семинар, его участники непременно передают свои работы в местную галерею. Это стало тра­дицией, и начало ей положил бессменный руководитель се­минаров художников-любителей Владимир Ильич Мешков.

По «профессиональной линии» Мешков был заместителем председателя художественного совета, председателем распределительной комиссии — самой хлопотной, беспокойной и, прямо скажем, неблагодарной «должности»: надо вовремя, тактично найти заказчика художнику, ибо это и есть единст­венная статья дохода творческого человека. А в художест­венном фонде более ста художников да плюс 89 членов Со­юза художников СССР — и никто не должен быть обижен.

Кроме того, Мешков — член Президиума крайкома проф­союза работников культуры и член художественного совета краевого управления культуры, член Президиума Всесоюзно­го общества охраны памятников культуры. И всю эту работу он делает по зову сердца гражданина и художника.

Назвав последнюю главу «И ВЕЧНЫЙ БОЙ...», я не слу­чайно уделил внимание общественной работе народного ху­дожника РСФСР Владимира Мешкова. Мне хотелось подчерк­нуть, насколько взаимосвязаны творческая и общественная жизнь, насколько они обогащают друг друга. Но, конечно, творчество всегда было главным в жизни Мешкова. Он раз­рабатывает новые темы, продолжает и старые. К 70-летию Октября вышел альбом В.И. Мешкова, состоящий из девят­надцати цветных станковых линогравюр, он называется «В Шуше, у подножия Саяна...» Это своеобразный итог того, что сделал он для развития и обогащения художественной Ленинианы. Эстампы, входящие в альбом, невозможно переска­зать, их нужно видеть: в них необыкновенная цветовая гам­ма. Удивляет не только цветовое решение, но и та огромная исследовательская работа, которая проделана Мешковым. И дело не только в том, что художник документально точен в исторических деталях, — это непременное условие для та­кой ответственной темы. Важно, что Мешков глубоко про­чувствовал дух времени... Здесь не случайно очень удачное название: «В Шуше, у подножия Саяна...» Это слова из пись­ма В.И. Ленина Марии Александровне Ульяновой 18 мая 1897 года: «Шу-шу-шу — село недурное... На горизонте — Са­янские горы или отроги их; некоторые совсем белые, и снег на них едва ли когда-либо стаивает. Значит и по части ху­дожественности кое-что есть, и я недаром сочинял еще в Красноярске стихи: «В Шуше, у подножия Саяна...», но даль­ше первого стиха ничего, к сожалению, не сочинил!»

Внимание художника привлекло то, что В.И. Ленин не остался равнодушен к сибирским красотам. И это в усло­виях ссылки! Вот что явилось камертоном для лирического звучания новой серии цветных линогравюр Мешкова.

 Владимир Ильич и Полина Ивановна Мешковы

В 1989 году Владимиру Мешкову исполняется 70 лет. Но его планы таковы, словно он находится в самом начале сво­его творческого пути.

 — Прежде всего, в первую очередь,— планирует Меш­ков,— буду продолжать Шушенскую Лениниану. И в работе у меня большая серия «Моих современников» — живописных портретов. Меня не интересуют «парадные» поясные порт­реты. Мои товарищи, друзья будут отображены в привычной для них обстановке: в тайге, тундре, у буровых... И все это не должно быть «фоном»...

На традиционный вопрос — счастлив ли он — Владимир Мешков, отвечает:

 — Конечно! Ну посудите сами. Я родился на свет. Нашел себя в деле. У меня прекрасная жена. У меня, наконец, есть внучка. Это, считаю, все, что человеку надо. Моя мать рассказывала, что, когда я родился, отец принес в ведре речной воды вместе с лягушкой. Не она ли принесла мне счастье?

Послесловие к книге о художнике Владимире Ильиче Мешкове:

Художник ушел из этой жизни в возрасте 92 лет 6 августа 2012 года… Светлая, добрая и долгая-долгая память ему… Спасибо всем-всем, кто прочитал эту книгу красноярского писателя Жореса Трошева… И полюбил великолепные гравюры прекрасного художника…